Четырнадцатая неделя
Понедельник
Наиболее трогательные, важные и вдохновляющие меня на жизнь слова произнесла одна пожилая женщина. Я даже не знаю её имени. Она была совершенно обычной старушкой, не знаменитостью, не гением, не просветлённым мастером. Она просто лежала на своей кровати, а рядом с ней сидели такой же старый, как и она, муж и дети.
Она сказала: “Это всё было так интересно…” – сказала и умерла.
Вторник
Сегодня я проснулся посреди ночи и обнаружил, что вся комната опять залита лунным светом. Потом я лежал и любовался им. Я лежал, прикасаясь дыханием к холодному воздуху, присланному зимним морем специально для меня, прикасаясь к шорохам города, доносящимся через открытое окно. Я лежал под одеялом, растворяясь в тепле, растворяясь в жизни. Это было знакомое и даже уже привычное мне состояние близости жизни, близости с жизнью, близости со всем, близости совсем. Просто близости.
Однако у этой “просто близости” имеется объём. “Просто близость” может быть глубже или мельче, она может быть шире или уже.
Сегодня ночью близость пришла глубокая и широкая. Вместительная такая близость, внутри которой обустроилась безмятежная вечность.
Примерно в течение часа я ещё принимал ванну из лунного света и вечности, однако в конце вечности решил всё-таки выбраться наружу. Дело в том, что я ещё хотел успеть взглянуть в глаза ночи, пока она не покинула меня.
Вышел на террасу и взглянул. Их было много, этих глаз. Всё лицо ночи было буквально усыпано ими – далёкими и близкими, собирающимися в созвездия и туманности, стоящими в море на якоре и подмигивающими мне из городов, расположенных вокруг залива.
С первого же своего взгляда я привычно отделил природные, самосветящиеся, глаза в небе от созданных человеком на земле. Однако мой второй взгляд тут же опознал сферичность бытия, его округлость и объём. Бытие – это ведь сфера, границ которой нет нигде, а центр есть везде; в данном же случае я, словно росток, торчащий из дощатого пола, стал центром, а ночь смотрела на меня мириадами глаз из своей бескрайней сферичности – сверху, с боков и даже снизу, – отражёнными в море глазами звёзд и фонарей.
Это было одновременно: цельное, без разрывов и швов, бытие, не разделённое на центр и периферию, на естественное и искусственное, на меня и другого, – но вместе с тем это была и моя личная, интимная встреча с ночью, где мы прямо смотрели друг другу в глаза.
Луна, кстати, к тому времени уже зашла, и самым ярким и близким ко мне оком ночи оказался фонарь на нашей улице, по которой время от времени уже спешили редкие утренние прохожие.
Я заметил, что люди в массе своей не слишком склонны к неспешным прогулкам в пять утра. Если у них, конечно, нет собаки. Бессобачные же люди в это время обычно спешат потому что они себя уже завели. Завели вместо собаки. Прервав сон где-нибудь на самом интересном месте максимально неприятным звонком, выдернув себя из пододеяльного тепла, наспех ополоснув, залив внутрь чего-то обжигающего и желательно оглушающего, выбрасывают они себя в холодную ночь и, затаив дыхание, бегут по ней, словно перебежчики через линию фронта: скорей-скорей, добраться бы до врагов, чтобы сделаться среди них своим, чтобы снова в тепло, снова в яркий свет, снова в понятную рутину дневной жизни, чтобы только не дышала в лицо эта пугающая тайна ночной тишины.
Но, мне кажется, они что-то упускают, эти утренние перебежчики. Упускают, собственно, именно эту встречу с тайной жизнью ночи. В этом смысле собачники находятся в более выгодном положении – их четвероногие друзья, занятые тщательным осмотром и присвоением себе территории, дают хозяевам шанс поднять голову и встретиться с взглядом ночи. Дают им шанс встретиться с тайной жизни, оказывающейся так близко, что её невозможно разглядеть. Её можно только вдохнуть.
Кажется, в биографии Сюнрю Судзуки я читал, что однажды, будучи ещё подростком, он, попав под сильный дождь вместе со своим учителем, так было припустился, что престарелый учитель едва поспевал за ним. Наконец собравшийся с силами учитель рявкнул на Сюнрю: “Куда ты несёшься, идиот? Дождь идёт повсюду!”
Дождь идёт повсюду, лунный свет касается всех – несчастных и счастливых, спящих и бодрствующих, собачников и кошатников, ночь уже здесь, она уже обнимает и смотрит тысячью глаз на всех присутствующих. Мне бы вот только самому глаза поднять, чтобы встретиться с ней. Мне бы вот только вспомнить. Вспомнить, что меня уже сюда пригласили, что я уже здесь и я уже весь присутствующий.
Среда
Всматриваясь в себя, в свою жизнь, я нахожу, что, по большому счёту, у меня есть всего два способа жить:
1.в соответствии с планом,
2.в соответствии с текущим сквозь меня временем.
Они, конечно, постоянно перемешиваются, и у меня никогда не получалось идти исключительно одним из этих путей, поэтому моя регулярная практика состоит в том, чтобы как можно чаще проверять, где я сейчас нахожусь, что вообще происходит и чему я следую – заранее подготовленному плану или чувству уместности?
Я часто вспоминаю эту старую дзэнскую притчу, она фактически стала для меня паролем, открывающим путь к моему способу жизни:
Как-то ученик спросил мастера Юнменя:
– Каково центральное учение всех будд?
– Уместное выражение, – ответил Юнмень.
– Уместное выражение чего? – мог бы дальше спросить любознательный ученик.
– Уместное выражение себя, – мог бы, наверное, ответить многомудрый мастер.
Ведь мы, люди, – существа выражающиеся и выражаемые, глубокоуважатые, вагоноуважаемые, вагоновыражаемые – мы непрерывно что-то проявляем, а что-то затаиваем. Вот и это эссе Гэндзё-коан Догэна, с которым я веду диалог в своей росточной серии, – как его название чаще всего переводят на другие языки? Вот как: “Актуализация главного смысла”, “Проявление Таковости, Выражение Таковости”, “Реализация Закона Вселенной”, “Воплощение Абсолютной Реальности”, “Реализация Пробуждения”, “Основной Вопрос”.
То есть речь в этом эссе идёт о некой потенциальности, готовой быть воплощённой, но которой, тем не менее, необходим путь этого воплощения, ей необходимо тело. А человек – это и есть путь воплощения. Человек непрерывно порождает плоть жизни – своей плотью, своим действием. Человек танцует свой танец жизни, каждое мгновение выбирая один-единственный правильный жест из тысячи потенциально возможных.
И вот на этом месте я, как и все остальные, останавливаюсь и пытаюсь скрестить Путь плана с Путём уместности. Скрестить так, чтобы, с одной стороны, задуманная хореография моего танца не превратилась бы в движение тупой, бесчувственной машины, а с другой, чтобы хаотическое и живое многообразие жизни не разорвало бы меня в клочья или, наоборот, не парализовало бы, не обездвижило бы в ступоре растерянности перед бесконечностью вариантов выбора.
Как я скрещиваю эти пути? Я прикасаюсь. Так же, как я прикасаюсь к другому человеку или, скажем, к кошке. То есть к кому-то живому. Ведь прикосновение к живому отличается от прикосновения к вещи, к предмету. Предмет пассивен и безответен, он может быть функционален, даже многофункционален, но сам по себе – инертен. Человек же или кошка, пока живы, всегда реагируют и отвечают на прикосновение.
А вот мой план – он живой или мёртвый? Сегодня я проснулся на час позже, чем планировал, и, потрогав свою жизнь, потрогав свои планы, спросил у них:
– Можно?
И жизнь ответила:
– Можно.
И планы ответили:
– Можно.
Ответили, как отвечает кошка, как отвечает человек – иногда “можно”, а иногда “нельзя”. Сегодня, оказалось, можно. Можно отпустить. Отпустить слегка повод, отпустить ремень, расстегнуть ворот, снять галстук, отпустить себя погулять.
Когда-то в похожей ситуации я написал трёхстишье:
Поздно встал
Поздно сел
А к дыханию всё равно успел.
Сегодня я могу его повторить. Сегодня можно от “пути плана” перейти к “пути слушания изменчивого течения жизни”, от хореографии – к импровизации. К контактной импровизации. Всегда ведь есть к чему, а точнее, к кому прикоснуться.
Если на всё в этой жизни смотреть не как на “что”, а как на “кто”, то как от этого изменится жизнь? По себе знаю – изменится радикально.
Пойду погуляю, пока погода хорошая. Потрогаю кого-нибудь там.
Четверг
Ох какой же шум сегодня стоял
Во сне
И вдруг…
Такое тихое утро!
Пятница
Отрывок из возможной будущей статьи.
И тут я чувствую настоятельную необходимость ввести в свою историю ещё одно слово. Это слово “сознание”. Да, если заводить разговор о глубине, то без сознания уже не обойтись. Можно по-разному интерпретировать декартово “Я мыслю, следовательно, я существую”, лично я предпочитаю таким образом переводить эту сентенцию на язык своего опыта: “Я осознаю, что существую, следовательно, я существую”. В данный момент я могу мыслить или не мыслить, это не важно, но я переживаю своё существование, я о нём осведомлён – вот что важно.
Сознание, как и жизнь, похоже, тоже любит расширяться, оно любит приобретать знания. Знание впитывает в себя другие знания, и из их встречи рождается со-знание. Носители знания накапливают его объём в себе: в памяти, в книгах, в библиотеках, в жёстких дисках, в облаках… Знания становится всё больше и больше, оно расширяется, распространяется.
Я, как сознание, тоже, конечно, люблю расширяться и обогащаться новым знанием: я разговариваю, слушаю, читаю, запоминаю… я грызу орешек знания, мусолю его, пережёвываю, глотаю, перевариваю в таинственной утробе сознания – и расширяюсь, полнею, расту, занимаю больше и больше места… Я распространяюсь!
Здесь я в который уже раз хочу вернуться к одной фразе, родившейся в разговоре с моим другом Александром Гиршоном. Фраза родилась у него, но я, проглотив её, переварив и присвоив, сделал одной из своих присказок: “Я – это место-имение”.
Но если я – это сознание, то что же получается, что размер занимаемого мною места зависит от количества содержащегося в сознании знания? Хм… Вот тут-то я и задумываюсь: равно ли количество качеству? равна ли ширина глубине?
Ведь существуют люди образованные, но также существуют люди и мудрые. И количество приобретённого знания совсем не равняется мудрости, ибо это два разных измерения сознания: одно измеряет ширину, а другое – глубину. Не о тех ли, кто глубок своим сознанием, говорил Лао Цзы, что они, мол, познают мир, не выходя со двора?
Суббота
Ещё один отрывок из самопишущейся статьи (надеюсь, допишется).
Ведь существуют люди образованные, но также существуют люди и мудрые. И количество приобретённого знания совсем не равняется мудрости, ибо это два разных измерения сознания: одно измеряет ширину, а другое – глубину. Не о тех ли, кто глубок своим сознанием, говорил Лао Цзы, что они, мол, познают мир, не выходя со двора?
В романе “Лавр” Евгения Водолазкина имеется такой диалог:
А разве Христос не общее направление, спросил старец. Какого же направления ты ещё ищешь? Да и что ты понимаешь под путём – не те ли пространства, которые оставил за спиной? Со своими вопросами ты дошёл до Иерусалима, хотя мог бы задавать их, скажем, и из Кириллова монастыря. Я не говорю, что странствия бесполезны: в них есть свой смысл. Не уподобляйся лишь любимому тобой Александру, имевшему путь, но не имевшему цели. И не увлекайся горизонтальным движением паче меры.
А чем увлекаться, спросил Арсений.
Движением вертикальным, ответил старец и показал вверх”.
Как же мне не только расширять своё сознание путём приращивания нового знания, но и углублять его мудростью? Что значит двигаться не только по горизонтали, но и по вертикали? Где открывается этот люк вверх или вглубь – люк в вертикальное измерение моего пути?
Он открывается прямо здесь и прямо сейчас. Когда Лао Цзы говорит о том, что мудрецы познают мир, не выходя со двора, он имеет в виду не только “двор здесь”, но и “двор сейчас”.
Воскресенье
Сегодня устроили посиделки в Облачной Сангхе. Я смотрел в эти тридцать окошек в зуме, и каждое окошко открывалось не просто в какую-то страну, хотя это было именно так, не просто в какой-то город или посёлок, хотя и это было так, не просто в какой-то очень конкретный дом, в какую-то семью и даже не только в какие-то конкретные и уникальные глаза, уникальную душу… Каждое окошко открывалось в уникальную вселенную.
Ведь что значат эти уникальные глаза? Это значит уникальный взгляд на жизнь, сфокусировавший, собравший мириады влияний: других взглядов – всех своих предков, всех прочитанных книг, всех проговорённых разговоров, всех молчаливых встреч, всех радостей и горестей, всех тревог и надежд… вот это всё, всё, всё собралось вместе и… вот он взгляд, выглядывающий из окошка зума, встречающийся с моим.
А рядом другой такой же, а рядом ещё – все разные, все уникальные, все – вселенные.
А потом встреча закончилась, и в ютьюбе я наткнулся на предлагаемую мне трансляцию протестов из России. Там одни люди-вселенные ненавидят других людей-вселенных. И меня это касается – эти страх и ненависть, мужество и поддержка, разобщённость, солидарность, вскрики, гудки автомобилей, снегопад и чувства, чувства, чувства, много чувств, – они меня касаются. Они касаются моих глаз и втекают в сердце, затемняя пульсирующую в нём кровь.
А я при этом сижу за тысячи километров. И что мне со всем этим делать, спрашивается? Можно просто отвернуться, сказать, что это меня не касается. Где они, а где я? Однако меня это уже коснулось. Можно продолжать упиваться зрелищем, всё больше раздирая себе сердце чувствами и наполняя кровь горечью. Можно направить чувства: горькие, тёмные, гневливые, отчаявшиеся – любые чувства, – можно их направить в канал творчества и что-то написать, что-то нарисовать. Можно поговорить с М. Можно побежать быстро-быстро вдоль моря. Или встать решительно и пойти вымыть унитаз (что я, кстати, часто делаю в таких ситуациях).
Всё это можно сделать, но я сейчас выбираю другой способ. Сначала я выбираю просто посидеть с этим. Это мой любимый способ. В случае если я не могу ничего сделать внешне, то надо просто посидеть с внутренним, – это самое лучшее.
Потому что когда я сижу с этим, то это застрявшее, застывшее, сжимающее челюсти, сжимающее горло, грудную клетку, оно начинает таять и течь… и превращается в печаль, а печаль – в нежность. И нежность сама превращается в свет. И рождается то, что в буддизме называется меттой. И эта метта становится тёплым пространством, вмещающим в себя всё происходящее – все эти окошки из выглядывающих из них вселенных. Метта, наполненная светом вперемешку с радостью и печалью.
В конце концов, если я всё это вижу, то это уже находится внутри меня – все эти чувства и все эти взгляды. Так что, раз уж я сгустился здесь, именно в том месте, где живу сейчас, и раз уж мой взгляд при этом теперь так распространился, что может касаться самых отдалённых уголков мира и самые непохожие на меня вселенные, то мне нужно как-то всё это разместить в своём сердце. И мне нужно добавить в это сердце света, мне нужно освежить свою кровь, потому что она мне ещё пригодится – моя свежая кровь.
И у меня нет никакого ответа на вопросы, что делать и кто виноват. И как всё исправить и как всех помирить. У меня есть моя маленькая жизнь и бескрайнее море перед глазами. И у меня есть изумление перед всем этим: неужели это всё существует, вместо того чтобы не существовать?
Всего вам доброго и, надеюсь, до следующих встреч.
И помните: в каждое мгновение у вас есть выбор – сделайте лучший.
А теперь идите и медитируйте!