Подлинная жизнь Юлии Стракович (лето)

О я! О жизнь!.. Вопросов неотступных череда;

И вереницы бесконечные людей, лишённых веры

– и города, набитые глупцами;

И вечные упрёки по отношению к себе
(ведь кто меня глупей и кто безверней?).

И взгляд, цепляющийся за свет – за имена вещей
– за бесконечную борьбу;

И тщетны достиженья все –
и изнурённая, убогая толпа
меня здесь окружает вновь и вновь;

И их бесплодные года с моими крепко сплетены;

И мой вопрос – ох, мой! – такой печальный, горький, неотступный: Где среди этого добро? О я! О жизнь!

Ответ:

Ты здесь, ты существуешь – и существует жизнь,
и есть сознание и подлинность твоя;

И пьеса жизни ещё не кончилась,

И ты в неё свою строфу запишешь.

-Уолт Уитмен

из тишины… 

По ту сторону шума

Подлинная жизнь Валерия Веряскина 2

Привет, Валер.
Мне тут что-то захотелось договорить кое-что, что, как мне кажется, в беседе нашей не очень ясно прозвучало и сформулировалось.

На самом деле когда я говорю о вот этом перевороте выхода из восприятия жизни как чего-то, что вот-вот начнется — я имею в виду вот что.

В сущности я долго жила (и что уж там, до сих пор регулярно туда заваливаюсь) в ощущении, что только идеальный, совершенный результат в любой из сфер засчитывается за настоящий, «подлинный», за то, что можно положить в копилку под называнием «жизнь». И значит пока я этого совершенного результата добиться не могу — то все остальные как бы не считаются. Вот когда стану во всех смыслах совершенной — тогда и выйду на настоящую большую сцену своей жизни. А пока, поскольку нынешняя жизнь — неидеальная, как бы только подготовительная к настоящей, но еще не вполне настоящая сама по себе, не в полную мою силу — то и ценить ее, и присутствовать в ней как бы не совсем обязательно, ведь это еще не совсем она, не совсем Жизнь. Пока что все еще не та, не подлинная.

Я конечно никогда бы не подписалась под такими странными утверждениями сознательно, но по факту это работало внутри как-то так.

И мне нужно было попасть в точку вот этого ошеломляющего отрезвления, когда меня прижало смертью и потерей едва ли не всего, чтоб осознать, что вообще-то все это время я, сама не замечая этого, и стояла на вот этой самой своей сцене, и пьеса шла и в каждый момент времени у меня в ней было только то, что у меня на самом деле тогда было — не больше, но и не меньше. Что у меня не было идеальной спортивной формы, до достижения которой я откладывала многое и многое — но у меня были ноги, способные ходить, что казалось мне само собой разумеющимся — хотя, как выяснилось, таким не являлось. Что у меня не было идеальной танцевальной подготовки — но у меня было способное отдаваться музыке здоровое в меру сильное тело, которое оказалось так легко утратить. Что у меня не было идеального по всем параметрам партнера, но был человек, которому я могла дарить свою любовь и нежность и многое получать в ответ, что оказалось тоже вовсе не чем-то само собой разумеющимся. Что у меня не было идеальной (совершенно осознанной, просветленной, решившей все свои внутренние проблемы) меня, не было идеальной жизни, но вообще-то, в отличие от тех, кому повезло меньше — я день за днем продолжала просыпаться в неидеальную свою, имея возможность дышать, видеть, слышать, чувствовать, быть.

Мне нужно было столкнуться с сиюминутностью жизни и всего в ней в лобовую, чтоб ощутить, что в каждый момент у меня есть только то, что есть сейчас — ничего кроме, но то что есть — оно и правда единственное мое. Что брать, проживать, ценить, замечать я могу только в эту самую секунду — то, что в эту самую секунду и правда находится у меня в руках. И что делать то, что мне действительно важно, я могу только сейчас, не дожидаясь момента получения на это «права совершенства» – потому что этого права, этого «вызова на сцену» кажется никогда не будет, а будет только всё — финал и занавес.

Вот это внезапное понимание, черт, оказывается все это была не репетиция и не тренировка перед — все это и было спектаклем, той самой, настоящей премьерой. Каждый день моей прожитой жизни был этой премьерой. И каждый день оставшейся до занавеса, быть может не такой уж и длинной последующей — есть эта премьера. Где на сцене — перед миром, людьми и богом, перед самой собой есть я, только я. Вот эта — несовершенная, неидеальная. И эта, только эта несовершенная, неидеальная жизнь — и есть и правда МОЯ.
И это на самом деле большой вызов. Вызов настоящей сдачи — очень непростого смирения с тем, что так как я хочу и мечтаю — никогда не будет. Ни идеальных условий, ни идеальных обстоятельств, ни идеальной реализации, ни идеальной меня.

А будет только то и так, как я смогу прожить, чему решусь дать случиться.

Не будет ничего совершенного.

А будет только совершённое – только то, что я совершу.

А потому весь мой выбор, вся моя подлинная жизнь может состоять только в том, что я — такая, как есть — и правда делаю (криво, неидеально, но как могу).

И в том, в чем я выбираю и правда присутствовать, всей собой быть (тоже криво и неидеально), но понимая, что вот она — премьера пьесы моей жизни (даже если по сценарию сейчас самый рутинный и никчемный, или самый больной и неприятный ее момент).

Что вот она — моя жизнь, совершается прямо сейчас, и никакой другой, «более лучшей», более яркой, более приятной и особенно более подлинной у меня никогда не будет.

И все это на самом деле ужасные банальности. Но осознать их по-настоящему получается почему-то только на краю — и, даже уже постояв на нем и осознав, действительно жить так — то еще искусство, совсем не банальное.

И в общем-то вся моя горная и отшельническая история, помимо всего прочего — была как раз об этом. О том, чтоб идти по этим горам — слабой, преодолевая большую физическую боль, на едва ходящих ногах, а потому совсем не так и не тем маршрутом, что я мечтала — но все же идти, и проживать, и признавать, что вот мои долгожданные горы оказались такими, так непохожими на все мои фантазии — но, черт возьми, я вообще не знаю, что будет со мной дальше, а они совершаются со мной прямо сейчас, я вбираю их в себя всем своим таким неидеальным сердцем, всем своим таким неидеальным телом.

Всем своим таким неидеальным сознанием, которое почему-то не слушается и отказывается вести себя как в моей прекрасной придуманной картинке. Которое, оставив последнее человеческое жилье за последним хребтом и очутившись на самом прекрасном из когда-либо виденных мною закатов над 40 километрами полного безмолвного безлюдья впереди, почему-то не хочет застыть и трепетать перед величием момента, а начинает вместо этого гонять по кругу кучу скопившихся внутри страхов и обид.

Это была история ровно об этом. О том, чтоб обнаружить себя в полном одиночестве на горном хребте со страшным медицинским заключением, оставшимся на почте там, у подножья, со страшными, такими, в которые просто невозможно поверить, сообщениями в телефоне от человека, которого всю свою взрослую жизнь считала самым родным, с сильными болями, с до одури пугающей неопределенностью перспектив — стоящей перед самым прекрасным закатом на свете.

Идущей наверх, все выше, в холодное серое облако. Кормящей непонятно откуда взявшуюся одинокую собаку горной черникой с рук.

То останавливающейся изумленно в вспышке все примиряющей и очищающей божественной благодати, то снова захлебывающейся в вихрях невыносимых мыслей о прошлом и будущем, как если б никакой благодати в помине не было.

Обнаружить себя вот такой, во всем этом — и пережить вдруг парадоксальную, противоречивую, не помещающуюся внутри, но полноту. Почти до костей ощутить, что вот ровно сейчас — в этих камнях под ногами, в этой физической боли, в этом страхе и отчаянии, в этих чертовых непрекращающихся мыслях, не желающих замолкать даже в этой непостижимой красоте вокруг, в этом сыром и холодном наползающем сверху облаке, в этом теплом собачьем языке на ладони — и есть моя подлинная настоящая жизнь, совершающаяся сейчас в мою подлинную настоящую силу.

Моя подлинная настоящая жизнь, в которой мое тело хрупко и смертно и никогда уже не будет идеально здоровым и сильным, и в нем возможно уже навсегда много ограничений и боли, но в котором и эта боль — тоже является формой жизни. Просто еще одной формой жизни, совершающейся через меня, во мне прямо сейчас.

Моя подлинная настоящая жизнь, в которой моя любовь реализуется не только в моменты прошлого ( и так хочется верить, что может еще и грядущего) ликующего единения, но и в зоне тяжелого горя, оставленности любимым. Все это (и это до сих пор для меня самый трудный в осознании пункт программы) — тоже части моей любви, тоже формы, просто теперь другие, в которых она живет во мне. И не только быть счастливой как когда-то женщиной — но и быть одинокой женщиной, и быть преданной в самой трудной жизненной точке женщиной — тоже части, равноценные части моей женской судьбы. Текущей во мне, реализующейся через меня в своей полноте — прямо сейчас совсем не той, которую я бы желала, но той единственной, которая у меня есть — а значит, той единственной, которую я могу прожить.
Прожить на этих своих подмостках, на этой своей премьере, грянувшей так внезапно, не спросясь, без предупреждения, подготовки и репетиций.

Вот также и с моим танцем, и с моим искусством.

Когда на пике болезни у меня почти перестали работать ноги и я уже не могла ходить, не говоря уж танцевать — это в какой-то момент переживалось как все, конец моему танцу, конец мне, трагедия. И Саша Гиршон прислал мне тогда однажды видео – «The Cost of Living» DV8 physical theater c безногим танцором, как иллюстрацию того, что танец нельзя так просто потерять. Я поначалу даже смотреть отказалась — такая у меня была волна протеста, непринятия — не хочу равнять себя по инвалидам, неполноценным, не хочу всех этих прыжков через заниженную планку, всех этих паралимпийских игр, отказываюсь даже думать об этом. А спустя несколько месяцев безуспешного лечения, когда начало казаться, то шансов нет и лучше уже не будет — сдалась, решилась и посмотрела. Смотрела и плакала, обнаруживая, что никакой заниженной планки, никакого фрик-шоу там нет, а есть настоящая глубина и пронзительная осмысленность вообще не зависящая от физических параметров. Настоящая полноценная убедительность, проживаемая и воплощаемая тем телом, что есть…

Я не только отходила свои горы, но и не отдала свой танец.

Я оттанцевала это время тем телом, что у меня было.

Чертовски, периодами критически неидеальным, не годящимся на роль танцора.

Но единственным, моим.

И сейчас оно позволило мне снова танцевать на своих ногах — и я благодарна безмерно и очень хочу, чтоб это длилось и длилось, но только в каком-то смысле дело уже не в этом…

Просто знаешь, Валер, я помню как на одной из твоих программ, давным-давно, в прошлой жизни — было упражнение, когда мы ходили, встречались с другими людьми и должны были представляться им из какой-нибудь из своих идентичностей, отслеживая при этом свои реакции и ощущения. В частности нужно было представляться из той, которая для тебя важна, но на которую ты будто не чувствуешь полного права. Так вот я помню как ходила и говорила людям тогда: «я — танцор», помню, сколько в этом было возвращенного настоящего я, настоящего достоинства и одновременно стыда, чувства незаслуженности, самозванства.
С тех пор годы прошли, но только теперь, в те моменты, когда я и правда ощущаю себя на премьере собственной жизни, понимая, что нет никакого грядущего идеального танца, нет никакого грядущего идеального искусства, а есть только мое, прожитое, нынешнее — я говорю: «я — танцор, я — художник» – с ощущением своего права, уже почти без стыда.

Потому что только глубина присутствия в моем танце определяет мою подлинность как танцора.
Только глубина правды, которую я могу прожить в своем искусстве, в любых его формах — определяет мою подлинность как художника.

И подлинность моей жизни определяется, кажется, только честностью и глубиной присутствия в ней. В такой, какая она у меня есть.

И вот этой глубине и присутствию мне на самом деле еще учиться и учиться. Потому что в каком-то смысле это легко — быть подлинным на краю. Когда жизнь зажала тебя отовсюду — справа, слева, спереди, сзади — единственные направления выхода, которые у тебя остаются — это вглубь и вверх. А как только совсем уж край отступает и тиски ослабляются, возвращая обыденные возможности, но и обыденные же проблемы и задачи, очень сложно не поддаться инерции жизни по горизонтали.

Я пытаюсь не поддаваться. Я пытаюсь искать свою дорогу наверх в той самой жизни, которая, как мы с тобой говорили, может закончится сегодня вечером, а может продлиться еще 50 лет. Я ищу ее день за днем. Как могу. С очень переменным успехом.

Вот как-то так дела обстоят.

-Юля

Расписание моих программ:

Весна, лето, осень…