Я знаю, есть место
Далеко за пределами
Правильного и неправильного
Я встречу тебя там…
-Руми
Однажды я служил в армии. Армия была Советской, как и всё остальное в СССР. Думаю, что даже если вы никогда не служили в той армии, вы наверняка слышали о порядках, царивших в ней в эпоху застоя: рабская, подавляющая всё человеческое система, крайняя неэффективность, дедовщина, воровство и прочее.
Для меня, как для очень свободолюбивого человека, армия была серьёзным испытанием и довольно травмирующим опытом, но из истории человечества мы знаем, что люди непрерывно предоставляют друг другу гораздо худший опыт — по-настоящему страшный и совершенно невыносимый, так что, мне жаловаться не приходится, я отделался трагедией-лайт.
Однако, когда тебя бьют, это очень субъективный опыт, и обычно в этот момент в голову не приходит мысль о том, что кому-то сейчас может быть гораздо хуже. Впоследствии же, когда синяки с тела сходят, шрамы в душе остаются ещё надолго. Самые глубокие шрамы, конечно, остаются не от физического насилия, а от эмоционального унижения, которое может вовсе и не сопровождаться физическим.
Так что мне, всё же, есть что вспомнить из армейской жизни, и несколько случаев были особенно неприятными. Извините, если слегка испорчу вам настроение.
Когда я отслужил ровно год и перешёл из разряда Духов (армейский эквивалент слова “раб”), в разряд Черпаков (это раб, доросший до звания младшего надсмотрщика), то в соответствии с официальным табелем о рангах, мне присвоили звание младшего сержанта и отпустили в десятидневный отпуск домой. Всё это — и звание, и отпуск – оказались совершенной неожиданностью для меня, и мне трудно передать, какие чувства охватили меня в связи с новостью об отпуске. Сильные чувства, если коротко.
И вот, буквально перед самым отъездом, решил я чуть-чуть прифрантиться и выпросил у каптёрщика офицерскую рубашку, пообещав ему за это, привезти с воли бутылку водки. Зашли мы с ним в каптёрку, я надел рубашку, посмотрел в зеркало и… в этот момент, в каптёрку неожиданно вошёл ротный старшина — прапорщик Антошкин (фамилию я изменил).
Сейчас, будучи уже человеком довольно зрелым, не в меру рассудительным и в меру образованным, я могу уверенно сказать, что прапорщик Антошкин был человеком больным на всю голову, или, скорее, на всю душу. Не берусь ставить диагноз, но у него были ярко выраженные психопатические наклонности. Лицо его навечно застыло в выражении человека, у которого ноют все зубы сразу. Никто никогда не видел, чтобы он улыбался или хохотал – лишь иногда он позволял себе слегка ухмыльнуться. Также у него наблюдалась явная склонность к садизму, для проявления которого армия предоставляла широкий простор. Приятель в части у него был всего лишь один — тоже прапорщик, с которым они вместе выпивали. Все остальные его сторонились — и офицеры, и прапора, а солдаты, конечно, старались, по возможности, вообще не попадаться ему на глаза.
В общем, несчастный, нездоровый человек на службе Родине — что может быть страшнее?!
И всё бы ничего, да вот только, кроме внутреннего несчастья, снаружи на нём было 120 кг живого веса, причем, не жира, а чистейшего красного мяса — рост под два метра, а одна рука толщиной в две мои ноги. В целом, он был похож на БТР, вставший на задние колёса. И вот, этот БТР въехав в каптёрку, навёл на меня прицел, оценил ситуацию, и потом, аккуратно взяв меня своими пальцами-клещами за ухо, молча начал возить по каптёрке.
Говорить, собственно, нам было не о чем – и так всем всё понятно. Смысла сопротивляться мне никакого не имело, потому что против БТР-а помогла бы только граната, которой у меня с собой не оказалось. И даже если бы я, скажем, изловчился и двинул ему по яйцам, он всё равно превратил бы меня в кровавую отбивную, прежде чем я успел бы выскочить из каптёрки, и тогда прощай отпуск. Впрочем, в тот момент мысль о его яйцах даже не пришла мне в голову – так я был поглощён своим ухом. Молодой ещё был, неопытный, и медитировать ещё не умел.
Ухо он мне всё-таки оторвал, но не совсем, а так, чуть-чуть. Потом приросло на место. Но в душе, конечно, рана долго ещё не зарастала — рана от унижения. Потому что, ведь я уже не Дух, я сержант уже, со мной нельзя так — не положено, да ещё и перед самым отъездом домой, да и вообще, из-за ерунды. Сам-то прапорщик эти рубашки сбывал пачками — это ни для кого секретом не было.
Долго потом я вынашивал планы мести, сбыться которым, к счастью, было не суждено.
И вот, прошли годы…
Я многое узнал о природе сознания, о структуре личности, много работал с людьми как психолог, а также, не покладая рук, головы и сердца, трудился над улучшением себя любимого. Отпустил много обид, случившихся в жизни, залечил много ран, получил новых и опять залечил, но прапорщик Антошкин почему-то застрял в моей душе, как заноза. Он для меня как будто стал олицетворением всех несправедливостей этого мира. Я думаю, люди с лишним весом поймут меня, каково это – таскать в душе 120-ти килограммового прапорщика. Я уж и так с ним, и эдак, и всякими хитрыми техниками НЛП его пытался подцепить, и любовь ему посылал (не Любовь Сергеевну, а просто любовь), а он сидит там, в душе, паразит этакий и сидит, как гвоздь.
Так продолжалось лет десять или чуть больше. Нет, конечно, он не стоял, ухмыляясь, по колено в крови, у меня перед глазами постоянно, но время от времени всё же всплывал, особенно во снах.
А потом он исчез — просто растворился. Нет, я не забыл его – видите, и вам только что рассказал – однако теперь, когда я специально вызываю в памяти его тёмный образ, я не испытываю к нему ничего, кроме сострадания, потому что боль в моём ухе не идёт ни в какое сравнение с тем адом, в котором, очевидно, жил этот человек постоянно.
Возможно, благодаря всем предшествующим усилиям. Возможно, благодаря тому, что после всех усилий я просто позволил всему течь, как течёт. Возможно, это медитации, возможно, аяваска, возможно я, наконец, повзрослел, а может быть Антошкин сам захотел удалиться — ну надоело ему там, в душе моей торчать, душно стало.
Берни Глссман со своим другом Джеффом Бриджесом (Большой Лебовски, если помните)
Берни Глассман, учитель дзэн и основатель движения Zen Peacemakers (Дзэн-Миротворцы), знаменит несколькими своими проектами. Один из них – ритрит Bearing Witness (я долго думал, как лучше перевести, и решил, что по контексту лучше всего подходит название “Живой Свидетель”), который регулярно проходит в Освенциме, в Руанде, в Палестине, и других незаживающих ранах на теле человечества.
Например, в Аушвице — это немногочисленные выжившие заключённые, их потомки и люди, которые, будь сейчас те же времена, были бы заключены в лагерь: геи, инвалиды, евреи, цыгане… а также дети и внуки эсэсовцев.
Берни не всегда мог участвовать сам в ритрите, и тогда поручал проводить его кому-то из помощников. Однажды, когда Берни не было, один из ведущих, немец по национальности, предложил наряду с зачитыванием вслух имен жертв, что было традиционным ритуалом, зачитывать также и имена эсэсовцев — в определённом смысле, также жертв нацистской системы, своих неведения, гнева и жёстких обусловленностей различными биологическими и культурными программами.
Это предложение, разумеется, вызвало волну негодования среди участников, и половина из них покинула ритрит. Берни узнав об этом, на следующий год сделал это темой ритрита. Многие, собиравшиеся на него, отказались от поездки…
Но те, кто приезжают, судя по отзывам, обычно сильно меняются в течение ритрита.
Одна женщина — немка, дочь высокопоставленного офицера, служившего в концлагере – много лет хотела пройти этот ритрит, чтобы увидеть, почувствовать и понять что-то очень важное для себя, что-то отпустить, что-то принять, но очень боялась встретить там еврея, цыгана, поляка, русского… она не знала, как она сможет посмотреть им в глаза.
Другой человек, поляк из Кракова, чей отец погиб в Аушвице, тоже очень хотел на этот ритрит, чтобы увидеть, почувствовать, поклониться своему отцу, и тоже что-то отпустить, и что-то принять.
До Аушвица ему был всего один час езды, но он не решался ехать туда, боясь встретить там немца. Он не ручался за своё поведение, он не знал, как ему вести себя с немцем.
Но когда эти два человека всё же встретились на ритрите, на четвёртый день они рыдали в объятиях друг друга, и что-то в них сильно изменилось – после ритрита они стали очень близкими друзьями.
Вот короткий фильм об этом ритрите:
В Руанде тоже большие сложности, ибо палачи постепенно возвращаются из тюрем в свои дома, где по соседству с ними продолжают жить жертвы или их родственники. То же самое происходит в Ирландии, в Израиле-Палестине…
И как жертве простить своего мучителя? Как жене простить убийцу своего мужа, матери – убийство сына, сыну — убийство родителей? Как раскаявшемуся палачу простить самого себя? Как ему каждый день встречаться с родственниками убитых им людей и смотреть им в глаза? И что это значит — простить? Что значит, отпустить?
Никто этого не знает. Универсальных рецептов, как это сделать, не существует. Каждому нужно пройти свой собственный путь к прощению, отпусканию, и путь этот никогда не усыпан розами.
Ещё один человек, по имени Клод Томас, воевал во Вьетнаме — он отправился туда добровольцем в 17 лет. Нет, не для того чтобы защищать принципы демократии, а потому что считал, что быть воином — это круто. Так его воспитали его родители и его культура. Во Вьетнаме он был пулемётчиком в вертолётном экипаже. Обычно несколько экипажей перед очередным боевым вылетом собирали деньги в общий банк, а по возвращению весь банк получал тот, кто расстрелял наибольшее количество врагов. Врагами очень часто оказывались женщины и дети — нужно же было зарабатывать очки, увеличивать количество врагов.
Когда Клод вернулся домой раненый, увешанный орденами и медалями, он пытался работать, пытался учиться, пытался как-то встроиться в мирную жизнь, он даже женился и у него родился сын. Однако он не спал, а когда спал, то лучше бы не спал… потому что днём ты можешь отвлечься, заглушить голос своей совести, а в ночной тишине она начинает разговаривать с тобой громко. Он не мог расстаться с оружием, а когда в небе пролетал самолёт, он испытывал приступы паники.
Алкоголь и наркотики не слишком помогали, скорее наоборот — довольно быстро он приобрёл сильную зависимость от них, и потерял жену, ребёнка, работу и дом. Он жил какое-то время в брошенной машине, не расставаясь при этом с автоматом.
Через какое-то время волею судьбы он попал на ритрит к буддийским монахам – ученикам вьетнамца Тит Нат Хана. Он очень боялся встретиться с вьетнамцами, но всё же преодолел себя, и после этого монахи предложили ему поехать в монастырь Plum Village во Франции и пожить там, попрактиковать подольше непосредственно вместе с Тит Нат Ханом. Он поехал, и жил там некоторое время. Тит Нат Хан даже предложил ему стать монахом, но Клод отказался, сказав, что пока не готов. Однако постепенно он начал восстанавливаться, оживать.
Он стал монахом позже, его посвятил Берни Глассман.
Теперь Клод Томас ходит по Земле, он пилигрим. Начиная с 1994 года, он пешком прошёл 31 000 км. Первый его поход был от Освенцима до Нагасаки, с долгой остановкой во Вьетнаме. Во время этих путешествий у него нет с собой никаких денег, только чашка для еды и небольшая сумка с самыми необходимыми вещами. Он приглашает присоединиться к нему всех желающих, обычно собирается группа от двух до двадцати человек.
Это нелегко — идти пешком по миру. Когда он идёт, он встречает людей и говорит с ними. Люди предоставляют ему ночлег, делятся с ним едой и своими историями, и эта щедрость самоценна для них, они делают это не только для него, но и для себя.
Когда его спрашивают:
– Для чего ты ходишь? Какая у тебя цель?
Он отвечает:
– Я иду просто для того чтобы идти.
Люди обычно бывают смущены этим ответом, но Клод поясняет:
Нужно пробовать готовые технологии, придумывать свои, обращаться за помощью к психологам или духовным учителям, но самое главное, чувствовать, переживать, не замораживать себя, идти на риск, на встречу со своим страхом изменений, и с любым другим страхом.
Берни Глассман даёт довольно точные (для меня, по крайней мере) ориентиры, куда нужно двигаться, если потерялся в обидах и несчастьях:
- Если испытываешь страх — иди туда, где страшно, внимательно и глубоко слушай, и будь Живым Свидетелем.
- Если испытываешь фрустрацию — не убегай от неё, не отвлекайся, наоборот всматривайся в неё и будь Живым Свидетелем.
- Если не знаешь, что делать, но хочешь что-то сделать – остановись, не дёргайся, будь Живым Свидетелем этого своего незнания, замешательства. Подожди, и, возможно, понимание внезапно придёт к тебе.
Какие же выводы можно сделать из всех этих историй?
Вы, разумеется, можете сделать свои, а я, для себя, делаю такие выводы:
- Общих рецептов прощения и примирения с другими или с самим собой не существует. Каждому нужно жить свою жизнь и искать свой собственный путь.
- Для меня важными указателями направления движения являются страх, сопротивление и фрустрация. Если мне страшно или очень не хочется смотреть в какую-то сторону, это верный знак для меня, что хорошо бы внимательно всмотреться туда и быть Живым Свидетелем всему, приходящему с той стороны.
- Обычно из этого состояния Живого Свидетеля рождается понимание правильного, оптимального в этой ситуации действия.
- Это действие необходимо совершить.
- Часто отпустить чувство вины или разрешить какой-то внутренний конфликт помогают ритуалы. Для Клода таковым является его путешествие по миру, но каждому, очевидно, нужно найти свой способ.
- Если в конфликт вовлечён другой человек, и он(а) всё ещё присутствует в моей жизни, то самым лучшим для разрешения конфликта будет встретиться с ним (хотя именно этого, чаще всего, делать очень не хочется), поговорить, постараться выслушать его с открытым сердцем и умом, не цепляясь за свои представления о правильном и неправильном, за свои концепции, мнения – насколько это возможно, хотя бы на время разговора. И потом точно так же рассказать ему о своих чувствах. Разумеется, этот разговор подразумевает обоюдное стремление к разрешению конфликта, но кто-то первым должен сделать шаг навстречу. Разговор этот, конечно, не гарантирует полного исцеления отношений, но обычно приближает выздоровление.
- Путь примирения с собой или с другими не лёгок и может занять много времени. Я не всегда могу справиться со всем сам, поэтому, возможно, если я обращусь за поддержкой к специалисту — психологу или духовному учителю – это поможет мне ускорить и облегчить процесс.
- Я не всегда могу справиться с любой болью и разрешить любой конфликт, внутренний или внешний, даже с помощью специалиста. Зачастую мне нужно постараться принять сам этот факт, и быть Живым Свидетелем своей слабости, ограниченности и глупости. Сострадание к другим начинается с принятия и сострадания к себе.
Это слово переводят с пали по-разному, чаще всего, как “любящая доброта” или “дружественность”. Мне нравится второй перевод.
Ниже я предлагаю три варианта практики метты.
Метта 3
Если он вам понравится, то буду рад, а если вы изобретёте на его основе свой собственный, буду рад вдвойне.
Но помните, что это именно практика, т. е. это не техника, которую можно сделать один раз и “всяка печаль пройдёт”, это не магическое заклинание для снятия порчи и сглаза.
Это даже не психотерапия.
Это практика, которую нужно регулярно повторять в течение всей жизни, как умывание — чтобы смывать с себя сонное безразличие, ночные кошмары неспокойной совести, и коросту чувства маленькой, отгороженной от всего Мира жизни.
Это та живая вода, которой вы поливаете семена дружественности, эмпатии, принятия и сострадания, которые уже есть в вас. Регулярно поливая их, вы поддерживаете их рост и развитие.
Регулярной практикой вы постепенно перестраиваете структуру нейронных связей в своём мозге, тем самым даёте себе возможность выработать новые привычки мышления, чувствования и действия, а следовательно, постепенно менять свою жизнь, свою судьбу.
Всего вам доброго, и надеюсь, до следующих встреч.
И помните: в каждое мгновение у вас есть выбор – сделайте лучший.
А теперь идите и медитируйте!
