Письмо восьмое. Путь Унсуи

Письма к самому себе. О Пути, Дыхании и Времени

Часть первая. Бытие

Скачать все аудиописьма

Телеграм-канал Письма к самому себе

Плелист в YouTube

Плелист в SoundCloud

Слушать аудиокнигу в YouTube:

Слушать аудиокнигу в SoundCloud:

Слушать в PodBean:

Письмо восьмое. Путь Унсуи

Привет!

Я не знаю, в какой твой возраст пишу сейчас, – может быть, во все сразу. Письмом этим я хочу напомнить тебе, что твоей жизни дали начало два человека – отец и мать. Также я хочу сообщить тебе, что один из них ушёл из мира, в который привёл тебя. Всю свою жизнь ты знал этого человека как нечто единое. Непрерывно меняющееся, и тем не менее единое. Это единство ты называл отцом.

И теперь печаль приходит ко мне. Приходит, накатывает волнами, отступает, потом опять накатывает. Вот уже три месяца, как его нет, и все три месяца я раскачиваюсь на приходящих волнах печали. Это не депрессия, не тоска, не подавленность – это печаль. Её волна, рождаясь обычно где-то справа, в районе нижних рёбер, движется через грудь, высоким гребнем поднимается в сердце и затем, начиная спадать, проходя через челюсть, язык, мягкой нежностью подкатывает к глазам, и где-то здесь, в районе увлажняющихся глаз, она и теряется, испаряется в бесконечное, всё принимающее в себя небо.

В русском слове «привязанность» я улавливаю два смысла: один сообщает мне о любви, нежности, тепле и доверии, другой – о зависимости, о потере свободы.

Во многих буддийских учениях делается акцент на освобождении от привязанности, и те, кто не практикует буддийской Дхармы, порой считают, что этот путь ведёт к безразличию, равнодушию и отстранённости, что он ведёт к анемии и затуханию всех чувств и, как следствие, к прекращению любых близких отношений, ведь недаром и слово «нирвана» переводится как затухание или прекращение.

Да, порой я встречаю таких вот «холодных», «затухших» медитаторов, отрешившихся от жизни, от себя и от других. Подобно джойсовскому герою мистеру Даффи, который «жил на некотором расстоянии от своего тела», они живут на некотором расстоянии от жизни, поглядывая на неё косым недоверчивым взглядом. Однако мой опыт показывает, что при умелой практике не только медитации, но и в целом буддийской Дхармы этот путь ведёт не в сторону от жизни, а, наоборот, в её глубину. Он ведёт к живому, пульсирующему, чувствительному сердцу жизни.

С годами движения по этому пути, который уже неотделим от меня, от моей жизни в целом и от каждого самого простого моего действия, я чувствую, что как будто становлюсь более живым и чувствующим существом, чем был. Кажется, с годами я становлюсь теплее, и это тепло размораживает старые душевные раны, размораживает чувства, анемия уходит, и вместо неё возникает даже более острая чувствительность, чем прежде.

Помнишь, как одна хорошо нам с тобой знакомая особа говорила тебе в моменты стресса и сильных переживаний: «Валера, ну не стекленей ты, пожалуйста. Не стекленей!»

Так вот, могу сообщить тебе, что с годами я постепенно перестал стекленеть, перестал замораживаться и неметь. И в этом я вижу заслугу практики Дхармы.

А ещё я стал меньше застревать и больше течь. Течь как река… Это вроде бы одна и та же река, и имя у неё есть, данное при рождении, но разве это одна и та же река? Кажется, Дейтаро Судзуки говорил, что пробуждённая жизнь – это обычная жизнь, но в полуметре над землёй. Я думаю, что, указывая на качество лёгкости, он говорил всё же именно о текучести, ибо чувство лёгкости возникает, когда нет сопротивления течению.

В дзэн бытует термин «унсуи», буквально означающий «облако-вода» и пришедший из строки старинного китайского стихотворения: «Плыть как облако, течь как вода». Формально унсуи называют либо монаха-новичка, только что поступившего на обучение в монастырь, либо монаха, путешествующего из монастыря в монастырь, не задерживающегося надолго ни в одном из них, однако я считаю «унсуи» основным принципом жизни любого человека, практикующего дзэн. Плыть как облако, течь как вода, быть вечным учеником, вечным странником, не привязываясь к накопленному знанию, – в этом и состоит наша практика.

Но снова у меня возникает тот же вопрос: что значит не привязываться?

Сейчас в психологии большой популярностью пользуется так называемая Теория привязанности, описывающая динамику межличностных отношений. Теория эта, как многие другие психологические модели, ищет причины поведения взрослого человека в детстве, и я, конечно, с этим согласен – один из истоков обусловленностей, движущих нас по жизни, лежит там, в раннем детстве.

Собственно, базовая идея Теории привязанности довольно очевидна: маленький ребёнок может выжить только с помощью взрослых и, чтобы не беспокоиться о своём выживании, ему необходимо чувствовать постоянный контакт как минимум с одним взрослым, от которого он зависит. На основе этого контакта и заботы со стороны взрослого формируется доверие и привязанность у ребёнка. И в свою очередь на этой основе доверия и привязанности ребёнок постепенно учится регулировать свои чувства, а также выстраивает социальные отношения в целом – учится встречаться, быть в контакте и расставаться.

И понятно, что на всю последующую жизнь ребёнка решающее влияние оказывает поведение взрослого, от которого он зависит. Этому взрослому необходима мудрость, выражаемая в очень постепенном отпускании ребёнка из-под своей опеки. В идеале, конечно, было бы хорошо, чтобы этим “значимым взрослым” стала мать, ибо тогда “отпочкование” отдельной человеческой личности происходило бы естественно и постепенно: утроба, как полное единство и тождественность; первый год, как максимальная близость; второй год, когда можно отползать от мамы и активно исследовать мир, дотягиваясь до него маленькими ещё ручками; третий год – один из самых важных: кажется, именно в это время личность будто бы уплотняется и человек всё больше осознаёт себя отдельной сущностью. Но какие бы периоды постепенного отделения ребёнка от значимого для него взрослого мы ни выделяли, первичная связь с ним (или её нарушение) оказывает влияние как на его характер, так и на поведение на протяжении всей жизни. И обычно люди, у которых в детстве была сформирована здоровая привязанность хотя бы к одному значимому взрослому, затем, уже в своей взрослой жизни, умеют формировать крепкие и тёплые отношения с другими, но также умеют и расставаться, отпускать близость, если человек по тем или иным причинам уходит из их жизни, если отношения, как и всё остальное на этом свете, завершаются.

Хотя ситуации бывают разными, отпускание обычно не подразумевает резкого обрыва связи; отпускание – это не отталкивание и не выбрасывание, это мягкое разжимание, на которое уходит время. Поэтому даже в случае внезапной смерти близкого нам нужно время, чтобы отпустить – отпустить его образ, всё ещё живущий в нашей памяти. Ведь этот образ существует не в каком-то абстрактном бестелесном “сознании” – памятью близости пронизана каждая клеточка тела-сознания, и всё это тело-сознание должно разжаться и отпустить, а для этого нужно время.

Так к чему же учит не привязываться буддийская Дхарма? Не привязываться к отцу и матери? К братьям, сёстрам, детям, партнёрам, друзьям? Нет, Дхарма учит не привязываться к фиксированному образу матери и отца, сына и дочери, мужа и жены, друга и самого себя.

На протяжении жизни я приближался к разным людям и отдалялся от них, одна близость сменяла другую, но всегда ли я встречался с реальным человеком? Помнишь, как при одном достаточно резком разговоре всё с той же особой, просившей меня не стекленеть, она бросила мне: «Ты в отношениях не со мной, а со своим представлением обо мне. Ты в отношениях с образом в своей голове!» Тогда её слова отрезвили меня, помогли критично взглянуть на моё отношение к ней и обнаружить, что она была права. В моей голове действительно нарисовался какой-то идеальный образ её, меня и наших отношений, и эти отношения не были отношениями двух живых меняющихся людей, это были отношения застывших, а значит, безжизненных образов.

Но вообще-то мне не слишком нравится слово «привязанность» именно из-за своего этимологического значения. Гораздо ближе мне слово «близость». Ведь мы можем приближаться, быть друг с другом очень близко, но при этом не вцепляться друг в друга. И самое главное, не вцепляться в образ другого в своей голове.

И я думаю, что отношения близости больше подходят взрослому человеку, чем отношения привязанности. Важно, чтобы между взрослыми оставался воздух, оставалось пространство для танца, пространство для творчества, пространство для приближения и удаления. Пространство для прикосновения и отпускания, пространство для изменений. Так, чтобы оба участника отношений были унсуи и могли течь как вода и плыть как облака.

Волны печали и сладко-горькой боли накатывают на меня сейчас как морские волны – рождаясь где-то в глубинах живота, докатываются до горла и потом, мягко шурша, дотекают до глаз, слегка увлажняя их. Я вздыхаю, и мягкая волна нежности и любви скользит теперь сверху вниз – туда, в живот, к источнику моей памяти. И я улыбаюсь. В общем-то, сам не знаю чему. Всему.

Несколько последних лет всякий раз, когда я приезжал в родительский дом и смотрел на родителей, я видел, что, старея, они как будто медленно растворяются, и чувствовал, как неспешно исчезает их жизнь… И тем не менее этот момент ухода отца, как бывает всегда в момент чьей-то смерти, оказался внезапным. И, как всегда в такие моменты, у меня возникло переживание соприкосновения с глубочайшей тайной жизни.

Он был, был, был… и в каждое мгновение его жизни с ним была вся его жизнь, была цельность его жизни. А я, как свидетель его жизни, при каждой нашей встрече соприкасался с этой непрерывностью, с этой цельностью жизни. Я словно бы входил в реку. При каждой новой встрече, входя в неё, я встречался с новой, никогда прежде не ощущаемой, уникальной рекой, но в тот же момент я встречался и со всей рекой – от истока до устья, хотя и не мог видеть их в данное мгновение. Я просто знал: вот она, река – вся река сразу. И я говорил ей: “Здравствуй, река!”

Но кончилась ли река жизни моего отца с его смертью? Нет, она всё ещё течёт в мой памяти, в памяти моего брата, в памяти мамы, в памяти всех, кто её помнит. Эта река течёт в кровеносных сосудах его детей и внуков. Эта река течёт в моих кровеносных сосудах. И прямо сейчас я говорю ей: здравствуй, река!

Мы с тобой выросли на широкой реке Волге. Мы все там выросли – наш отец, наша мать, наш брат. В течение шестнадцати лет ты и я каждый день видели Волгу из окна дома. Часто мы с тобой гуляли по берегу, пересекали её на лодках и катерах, а зимой – по льду, и, конечно, мы часто плавали в ней. Волга всегда была разной, но всегда – Волгой. Вот и отец в течение всей моей пятидесятилетней жизни с ним всегда был разным и всегда – отцом.

У Лори Андерсон в стихотворении World without end есть такие слова: “When my father died it was like a whole library had burned down” – “Когда умер мой отец, словно бы целая библиотека сгорела”.

Я же вслед за ней могу сказать: “Когда умер мой отец, словно бы целая река исчезла”. Это очень странно, очень таинственно. Как это возможно – быть, а потом не быть? Но это так.

Сейчас же я живу у моря – смотрю на него каждый день, хожу по берегу каждый день, часто плаваю в нём. И море кажется мне более точной метафорой жизни, чем река. Море не однородно, в нём сосуществуют и переплетаются мириады непрерывно меняющихся потоков – влияющих друг на друга, зависящих друг от друга, друг друга порождающих, друг друга поглощающих… а море остаётся. Море всё в себя включает, всё объемлет, и ничто в нём не отдельно. Мир без конца – помнит меня.

Вчера вечером прошла сильная буря. Когда хляби небесные постепенно начали закрываться, на западе снова выглянуло солнце, до заката которого ещё оставалось несколько минут, а на востоке появилась радуга – ворота, открывающие путь в тайну. “Ну вот, ну вот… – подумал я. – Восток. Край света. Запад. Те, кто пришёл прежде меня”.

Все эти последние годы, наблюдая, как родители, становясь всё более хрупкими, тонкими и прозрачными, растворяются во времени, я чувствовал смесь печали и изумления. Это изумление перед тайной появления и исчезновения помогает мне справляться с горем потери, ибо тайна порождающей, а затем забирающей всё на свете жизни очень вместительна. Она умещает в себе и горе и радость, свежесть встречи и тоску разлуки, свет и тьму, верх и низ, восток и запад. Она умещает в себя все противоположности, и она поразительна. И мир без конца – помнит всё. Он помнит моего отца и помнит меня.

Память делает нас людьми, но способность отпускать делает нас взрослыми людьми. Не забывать, не отворачиваться, но помнить и не хвататься за воспоминания, помнить и не привязываться к прошлому. Обучение этому стало для меня путём от привязанности к близости. Путём облака и воды. Путём Унсуи.

«Всё, что возникает, также и прекращается!» – воскликнул аскет Конданья в ответ на первую проповедь Будды. Это одновременно и плохая новость, и благая весть. Плохая новость в том, что всё в этой жизни преходяще и не за что тут ухватиться, не к чему привязаться. Благая же весть в том, что всё в этой жизни преходяще и не за что тут ухватиться, не к чему привязаться. Однако не хвататься и не привязываться нужно учиться, если хочешь постепенно взрослеть. Учиться быть унсуи, облаком плыть и водою течь.

Вот я и учусь. Всю жизнь учусь, и конца этому обучению не видать. Учусь быть тёплым течением в океане жизни, учусь помнить, что меня как отдельности не существует, но у меня есть имя, и я могу касаться собой других течений в нашем общем океане. Мир без конца – помни меня.

Скачать все аудиописьма

Телеграм-канал Письма к самому себе

Плелист в YouTube

Плелист в SoundCloud

Сутра Первого Поворота Колеса Дхармы:

Всего вам доброго и, надеюсь, до следующих встреч.
И помните: в каждое мгновение у вас есть выбор – сделайте лучший.
А теперь идите и медитируйте!