Письмо одиннадцатое. Между войной и весной

Письма к самому себе. О Пути, Дыхании и Времени

Часть первая. Бытие

Скачать все аудиописьма

Телеграм-канал Письма к самому себе

Плелист в YouTube

Плелист в SoundCloud

Слушать аудиокнигу в YouTube:

Слушать аудиокнигу в SoundCloud:

Слушать в PodBean:

Письмо одиннадцатое. Между войной и весной

Привет!

Как ты помнишь, прошлое письмо тебе я закончил 23 февраля, собираясь отправить его на следующий день. То письмо полнилось предчувствием войны, но, как оказалось впоследствии, предчувствие радикально отличается от чувства войны. Войны, перерезавшей всю мою жизнь пополам. Теперь есть только жизнь до и жизнь после, и эти две половины нельзя склеить. Двадцать четвёртого февраля…

Ровно в четыре часа
Киев бомбили,
Нам объявили,
Что началася война…

За прошедшие пятьдесят четыре года моей жизни в ней случалось много всякого. Случались беды, потери, трагедии и разрушения, случались смерти очень близких людей, несколько раз я сам был близок к смерти, но, кажется, именно сейчас я переживаю величайшую трагедию своей жизни. Мне её просто не с чем сравнить по масштабам. И я не могу не задаваться вопросом: возможно ли склеить мою расколотую жизнь, возможно ли склеить моё разбитое сердце?

Будучи поклонником японской культуры, я, конечно, не могу не вспомнить о кинцуги, искусстве склеивания чашек. Метафора на поверхности, и я спрашиваю и спрашиваю себя: где этот клей, способный вернуть моему сердцу цельность? Пусть покрытую трещинами, но всё же цельность.

Я чувствую себя расколотым, я вижу расколотыми других людей, и своего «Будду в городе» я тоже вижу расколотым. С самого начала его жизни он принимал в своё пространство украинцев, россиян, белорусов, казахов, грузин, израильтян… он принимал всех-всех-всех, кто понимал русский язык, на котором я писал и говорил. Все мы выходцы из почившего тридцать лет назад СССР, страна умерла, а общий язык, объединивший всех нас, остался жить. И люди остались, даже если родились уже после исчезновения той страны, люди, размётанные волной истории по всей планете, осевшие и укоренившиеся в самых разных её землях. И хотя в пространстве «Будды в городе» умещались люди всевозможные, но по количественному их соотношению две самые большие группы составляли украинцы и россияне. И время своего присутствия – не облачного, но земного – я распределял между двумя этими странами примерно поровну. Все последние годы весной и летом я ездил сначала в Украину, а потом в Россию, и там и там я встречался с друзьями, без которых не представлял своей жизни, я делил с ними своё сердце. Сердце, бывшее целым до войны, хотя и состоявшее из двух предсердий: левого и правого.

Конечно, во время захвата Россией Крыма сердце моё впервые дало трещину – во-первых, из-за самого акта подлого и вероломного грабежа, из-за волны радости, охватившей в ту пору грабителей, воспользовавшихся ослабленным положением соседа, а во-вторых, из-за предчувствия ещё большей беды, которая не заставила себя ждать. И дальше сердце моё только и делало, что разрывалось, и в период наиболее активной войны на Донбассе, и в чёрный день пожара в Одессе, и потом оно никогда и не переставало ныть и болеть, на протяжении всех этих долгих восьми лет медленно тлеющей войны, в сторону которой мне очень не хотелось смотреть. И хотя все эти годы я не молчал об этом совершенно, но и говорил, по-видимому, недостаточно. А порой меня, как и многих, охватывало отчаяние: что толку от моего комариного писка?

Я, конечно, человек не массовый, не водитель народов и с мейнстримом, каким бы он ни был, никогда не совпадал, но меня всегда устраивал небольшой размер моего «Будды в городе», ибо, согласно заветам многих дзэнских учителей, основная практика нашего пути – это близость со всеми вещами, а если близость, то ведь ясно же, что мы не можем быть близкими со всеми вещами одновременно. Интимные отношения подразумевают близость с чем-то одним в отдельно взятый период времени. Поэтому и группы людей, с которыми я встречаюсь и работаю, у меня обычно небольшие, такие, чтобы моего внимания хватило на всех участников интимной встречи.

Но война расколола даже эти маленькие группы, она расколола даже моего маленького «Будду в городе», война расколола моё сердце надвое – и левое предсердие, и правое предсердие. Что же мне с ним делать, с моим сердцем, спрашиваю я теперь себя?
И, отвечая, я достаю свой золотой клей. Клей называется Дружба.

Когда-то давно, проводя инвентаризацию своих ценностей, я выделил четыре самые важные, те, на которых стоит многоэтажный дом всей моей жизни: Свобода, Творчество, Тайна жизни и Дружба, – это не только краеугольные камни здания моей жизни, но и необходимые ингредиенты золотого клея, склеивающего моё сердце всякий раз, когда оно разбивается. Все ингредиенты важны, но основа его всё-таки дружба.

Сейчас, во время войны, на первый план неизбежно выходит национальная или государственная идентичность. Оно и понятно. Как говорила Ханна Арендт по поводу холокоста: «Если вы атакованы как еврей, вам и защищаться нужно как еврею», – то есть в период атаки на какой-то аспект нашей многосложной идентичности именно этот аспект и становится самым важным. Война между государствами неизбежно актуализирует чувство принадлежности народу, принадлежности определённой земле, определённой территории, особенно у тех, кто атакован. Граница личной идентичности в этом случае совпадает с границами атакованной страны. И сейчас, встречаясь с украинцами, я раз за разом слышу от них: «Я киевлянка и украинка, я одессит и украинец, я харьковчанин и украинец, я украинец, я украинка, я украинец, я украинка…» Я считаю эту позицию очень важной, очень правильной в период войны, у меня она вызывает огромное уважение.

Россияне, с которыми я разговариваю, чувствуют себя по-другому. Одна моя подруга сказала: «Я чувствую, что моя страна оккупирована моим народом». Это горькие слова, свидетельствующие о том, что подруга моя не может идентифицироваться с агрессором, не может встать на сторону зла, ясно различая, где именно в этой ситуации зло, а где добро. Россиянам, особенно находящимся сейчас внутри границ страны, сейчас очень сложно морально, ибо не всегда понятно, где же провести границу между добром и злом, оставив добро внутри своей идентичности, а зло за её пределами. С кем же и с чем же может идентифицироваться в этой трагедии моя подруга? Про неё я не знаю, ибо это экзистенциальный вызов, который каждому необходимо принять самому. Это вопрос, который задаёт ей, и мне, и всем остальным сама жизнь. Жизнь спрашивает меня: «Кто ты?» Жизнь ждёт от меня ответа. И первым делом я отвечаю: «Я человек». Именно поэтому я и отвечаю, ведь умение отвечать – это человеческое свойство. И я определяю зону своей ответственности.

Сегодня под утро приснилась мне какая-то ересь, какой-то абсурд, но разве отвечаю я за свои сны? Нет, не отвечаю, ибо не властен я над снами своими. Однако если во сне такой хаос и неразбериха, то почему же так не хочется просыпаться? Потому, что в том мире, куда я просыпаюсь, тоже хаос, неразбериха, абсурд и боль. Очень много боли в нём сейчас. В том мире идёт война. В том мире царят смерть и разрушения. В том мире произошла трагедия. В том мире зло открыло свою пасть и сжирает человеческие жизни, человеческие судьбы, человеческие сердца. И тот мир мне сном не кажется. «Почему?» – опять спрашиваю я себя. А потому, что в том мире есть зона моей ответственности. В том мире я совершаю выбор. Даже если тот мир тоже сон, тем не менее внутри него я выбираю, как мне ответить на вопросы жизни. Зону ответственности мне надо определить, её срочно надо определить, иначе хаос захватит меня во всех моих мирах.

Я просыпаюсь и вспоминаю, что бомбят не меня. Я вспоминаю, что бомбят моих друзей. Бомбят тех, с кем ещё недавно мы смеялись, с кем обнимались, с кем танцевали, с кем молчали. Бомбят тех, с кем я чувствую братство, настоящее, без преувеличений и пафоса: если и есть у меня семья, то это именно эти люди. Эту семью сейчас бомбят. Бомбят тех, с кем я разделяю свою жизнь. Бомбят их, но не меня. Они там сидят по подвалам, они просыпаются от воя сирен, они обнимают детей, пытаясь защитить их от рёва войны. Они бегут из страны без денег, без вещей… хватая детей в охапку, бегут они от рёва войны. Но это их бомбят, а не меня. Я просыпаюсь и не могу понять: как же это возможно – жизнь у нас одна, но бомбят только их. Бомбят не меня. Каждый день я спрашиваю моих друзей: «Как вы сегодня?», но каждый день перед таким вопросом мне нужно набраться смелости. Мне нужно почувствовать опору под собой, мне нужно распахнуть сердце и вместить их туда. Я разговариваю с друзьями по телефону, и они говорят мне: «Извини, у нас тут воздушная тревога, мы сейчас в коридор перейдём, там две стены нас защищают». Они собирают детей и переходят в коридор. И продолжают разговор. И многие из моих друзей, ответив на мои вопросы, спрашивают в ответ и меня: «А как ты?» И я опять вспоминаю, что бомбят не меня. И моё сердце в очередной раз раскалывается. И все мои уговоры: «Кому было бы лучше, если бы тебя тоже бомбили…», не помогают. Я только и помню, что бомбят не меня.

А есть и другие мои друзья, те, кто сидит в оккупированной своим народом стране, те, кто живёт, под собою не чуя страны, те, кто вынужден слушать сброд тонкошеих вождей, смотреть на их трясущиеся пальцы и кривящиеся в ухмылке губы. И если тех моих друзей, кого сейчас бомбят, защищает хотя бы моральная сила, сила их правоты, то что может защитить моих друзей в моральной оккупации?

Я ищу ответ. Я ищу способы склеить своё разбитое сердце и поддержать как тех, так и этих. Ведь это сама жизнь голосами моих друзей спрашивает меня: «Как ты сейчас? Где ты сейчас? Кто ты сейчас?» Я ищу ответ. Я определяю зону моей ответственности.
Я просыпаюсь. Горячий душ – это сейчас зона моей ответственности, горячий чай – это зона моей ответственности. Молча посидеть у стены в одиночестве – это зона моей ответственности. Встретиться с парой десятков человек в зуме – это зона моей ответственности. Кто-то из них сидит в окружённом вражескими войсками городе, слушая вой сирен, вой самолётов, вой ракет, взрывы снарядов, кто-то – в окружении враждебно настроенных сограждан, в окружении санкций, в окружении идиотов, в окружении малодушных трусов, в окружении агрессивных трусов, в окружении равнодушных трусов, в окружении релятивистских подлецов, в окружении бескрайних снегов, в окружении вечной мерзлоты, в окружении космического холода. В окружении людей, занятых своей жизнью. Исключительно своей жизнью. В окружении своего одиночества, своей беспомощности, своего чувства вины. Маленькое окошко в зуме для них сейчас – это единственный выход к людям, желающим выйти из окружения. Зона моей ответственности – прорубить это окошко и поддерживать его чистым. Держать его открытым, сколько это будет возможно. Это немного, это совсем мало, но я отвечаю за это.

Моя ответственность сейчас в сохранении дружбы, потому что я живу ради дружбы, я живу дружбой, я и есть дружба. А значит, мне нужно отдавать себя дружбе, мне важно вверять себя дружбе. Я не могу сказать, что я украинец, просто потому, что у меня нет украинского паспорта, потому что я не в Украине, потому что я не знаю украинского языка. Всем своим сердцем я с Украиной сейчас, но я не украинец, у меня просто нет права так себя назвать. Могу ли я сказать, что я россиянин? Нет. Я больше не россиянин, хотя у меня и есть российский паспорт. Я давно покинул эту страну внешне, но сейчас я окончательно покинул её. Эта война отрезала возможность моего возвращения. Сама земля никуда не денется, территория никуда не денется, возможно, и название сохранится. Времена меняются, и, наверное, когда-то я приеду на ту землю, на ту территорию, чтобы обнять друзей, но в Россию, Которая Напала на Украину, я никогда уже не вернусь. С Россией, Напавшей на Украину, я не могу быть совместим. Могу ли я сказать, что я словенец? Тоже нет, ибо здесь я только гость. Пока, во всяком случае. Тогда кто же я? Гражданин мира? Ну да, я, в общем-то, всегда так себя и чувствовал. И не столько гражданином планеты, сколько гражданином Вселенной. Но что это значит для меня прямо сейчас?..

На третий день войны, оправившись немного от первого шока и высвободив чуть-чуть времени от непрестанных разговоров с людьми, переполненными тревогой и болью, я, наконец, смог сесть и написать более-менее осмысленный текст под названием «Декларация относительного гражданина». Это было моё официальное заявление тем, кого вмещал мой «Будда в городе».
В том тексте я написал, что, вообще-то, всегда себя считал и чувствовал космополитом, то есть гражданином обитаемой Вселенной, если уж этот термин буквально трактовать. Однако, согласно завету Нагарджуны, которого я слушаюсь беспрекословно, как своего Абсолютного Президента, у каждого из нас имеется двойное гражданство. Первое – абсолютное, а второе – относительное, и оба надо уважать. Одновременно! В этом вся штука – в одновременности миров – сансарического и нирванического. И одновременность эта встречается не где-нибудь, а во мне – в моём сердце, в моём сознании. Сердцу моему требуется совмещать в себе оба эти мира: бескрайнюю вечность сознания и разделённую границами относительную реальность. Реальность, поделённую на правое и левое, верхнее и нижнее, на прошлое и будущее, на там и здесь, на добро и зло, на «я» и «ты». В этом относительном мире существуют границы, и границы эти обозначаются договором сторон. В этом относительном мире я призван соблюдать договор, уважать его, беречь его. Но моему сердцу нужно вместить и относительное, и абсолютное – Бога и человека. Одновременно.

Ответственность – человеческое слово. За ним стоит действие человека. Бог играет, Бог – беззаботный ребёнок. Ему-то что, если какая-то его часть убивает другую? Внутри Бога ничто не умирает, всё лишь перетекает, переливается, играет красками, светом и тенью. У Бога нет никакой ответственности, поэтому Бога надо оставить в покое, пусть он наслаждается игрой. Но вот у человека есть ответственность, ибо, когда Бог спрашивает человека: «Кто ты?», ему необходимо определиться и ответить.

Кроме Бога и человека, во мне есть ещё и животное. Ответ отличается от реакции. Реакции могут быть у животных, у моей животной половины они бывают. Прошу знакомиться: моя животная половина! Реакции этой половины ничем не отличаются от реакций всех остальных животных: бей, беги, замри, умри. Но я не животное. Надо об этом себе напомнить. Надо об этом себе напоминать. Надо об этом себе напоминать вновь и вновь. А слово «человек» может звучать… нет, не гордо, но достойно. Слово «человек» может звучать достойно, если я вспоминаю о человеческом достоинстве. Всё, чего хотели и продолжают хотеть тираны всех времён и народов, все эти кремлёвские горцы и тонкошеие вожди – жители моральных низин и болот, – это лишить других людей достоинства. Лишить достоинства эти самые народы и времена. Ибо если их лишить достоинства, то у них останутся только реакции. Бей, беги, замри, ляг и умри. Тогда они станут послушными, тогда их можно дёргать за ниточки – иногда гладить, а иногда бить, то морковкой, то айфоном, то нетфликсом им перед носом крутить, а то полицейской дубинкой охаживать. Если с ними так обходиться, то они сделают всё, что нужно тирану. Почему тираны хотят этого? Наверное, потому что сами они не знают достоинства. И даже не верят в его существование, как не верил я в любовь, пока впервые не влюбился. Наверное, они не знают достоинства, потому что очень боятся. Боятся мира, жизни, себя. Если их страх так силён, что сожрал в них всего человека, то единственное, на что они могут опереться, – это власть. Они хотят опереться на то, чтобы пугать всех остальных этой властью. Бить и подавлять других людей, выбивая из них всё человеческое достоинство. Вытравлять из них человеческую половину.

Путь к достоинству лежит через ответственность. Реагируют животные, а человек отвечает. Человек говорит с другими, с миром, с Богом, с собой. Мир, он же Бог, задаёт человеку вопрос: кто ты? И человеку нужно найти ответ.

И вот в очередной раз я спрашиваю себя: так где же лежит зона моей ответственности? Где пространство моей человеческой жизни, где я могу ответить на вопросы жизни, обращённые к человеку?

Сейчас я, как и многие другие, разговариваю с жизнью, веду с ней непрекращающийся диалог. Жизнь говорит со мной лицами тех, с кем я встречаюсь в зуме, она говорит со мной моими воспоминаниями и мечтами, она говорит со мной моими снами, моей совестью, моей печалью, моим разбитым сердцем, моим стоном, а порой и воем. Жизнь говорит со мной отражением моего сознания в зеркальной поверхности стены, в которую я смотрю каждое утро, сидя свой дзадзэн, жизнь говорит со мной вот этим письмом, которое я пишу тебе в своё прошлое и своё будущее. Каждым стуком сердца жизнь задаёт мне один и тот же вопрос: «Кто ты, кто ты, кто ты?» Я слушаю его и отвечаю. Мне нужно ответить на каждый стук. Выдохом мне нужно ответить на вдох.

«Я человек», – отвечаю я и вспоминаю о том, что мне важно как человеку: Свобода, Творчество, Тайна жизни и Дружба – это и есть я как человек. Это и есть моя идентичность. Я не украинец, не русский и не словенец. Сейчас я – человек на своём месте, доставшемся мне судьбой. На месте, расположенном где-то между небом, землёй и морем. Понимая это, я достаю свой золотой клей, тщательно размешиваю все ингредиенты: Свобода, Творчество, Тайна жизни и Дружба. Я пишу своим друзьям и спрашиваю их: «Как вы?», «Как ты сегодня?» И они отвечают мне: «Ночь пережили». Кому-то из них не дают спать бомбы и ракеты, летящие на них с неба, а кому-то ночные кошмары. Но они отвечают: «Ночь пережили». И, помня о том, что бомбят не меня, я всё же отвечаю им: «Обнимаю вас крепко-накрепко!»

Рядом со мной на чайной доске стоит сейчас фигурка Хотея, которого ещё называют смеющимся Буддой. Это круглая, пузатая фигурка человека, готового лопнуть со смеху. Когда-то много лет назад мне подарил её друг из Питера, живущий сейчас в Финляндии. С тех пор Хотей поселился на моей чайной доске. Но вот года три назад меня навестил другой мой товарищ, из Латвии. Мы вышли с ним на нашу крышу попить чаю, посидели, поговорили, я взял чайную доску и понёс её вниз в квартиру. При спуске по лестнице неловко задел доской за угол, смеющийся мой Хотей подпрыгнул, соскочил с доски, колобком прокатился по наклонной крыше… и сиганул вниз с четвёртого этажа. Только и услышал я, как рассыпаются по мостовой осколки моего чайного хранителя. «Прощай, Хотей!» – подумал я, и сердце моё сжалось. Друг мой, вздохнув, обнял меня и ушёл. Однако он задержался ещё на несколько дней в нашем городке, и, встретившись с ним через пару дней, я увидел в его протянутой руке Хотея – точно такого же, как моего… «Где ты его взял?! – воскликнул я. – У тебя, что, с собой он был или ты тут где-то нашёл в магазине?» Но, приглядевшись, я заметил, что статуэтка покрыта золотыми трещинами. Друг мой подобрал все осколки и склеил их золотым клеем нашей дружбы.

Вот и я сейчас размешиваю мой золотой клей. Пишу друзьям, спрашиваю их, как они сейчас, как пережили ночь. Каждое утро собираю небольшую группу людей из разных стран, включая украинцев и русских, где мы можем побыть вместе, где мы можем услышать наши истории, разделить наши чувства – такие разные и такие общие, такие человеческие. Созваниваюсь и разговариваю с друзьями, создаю из этих разговоров подкасты, чтобы наши голоса были слышны ещё кому-то, кто захочет их услышать. И кто-то их слышит и отзывается. Они слышат эти диалоги, как всё тот же вопрос жизни, обращённый к ним самим: «Кто ты?» – и откликаются, иногда про себя, а иногда пишут мне и благодарят. Эта их благодарность – тоже часть золотого клея, клея, возвращающего людям человеческую форму. Пусть и потрескавшуюся. Однако трещины теперь – часть нашей человеческой формы, и эти трещины могут быть золотыми. Через них проходит свет, как указывал нам поэт.

А ещё на протяжении всего времени этой длящейся уже целую вечность войны я возвращаюсь к одной и той же фразе, появившейся в моём сознании в первые же дни: «Время служить Богу Вишну». В индуистской мифологии ведь имеется своя святая троица: Брахма-создатель, Шива-разрушитель, Вишну-охранитель, которых можно рассматривать и как отдельных Богов, и как одного с тремя лицами. Одного Бога, проявляющего три аспекта жизни. А можно сказать, что непрерывное взаимодействие трёх аспектов: появление, разрушение, сохранение, – это и есть основная матрица жизни, протекающей во времени. В долгосрочной перспективе все три аспекта уравновешиваются, и за всяким разрушением старого мира неизбежно следует рождение нового, однако кое-что при этом обязательно сохраняется и наследуется от старого. Но это в долгосрочной и масштабной перспективе – ну, скажем, длиной в пару вечностей… Да хотя бы и в пару десятилетий – лично для меня это слишком долгий срок, я уже давно живу, и горизонт моего будущего подступает всё ближе и ближе к настоящему. «Но тогда что же мне делать прямо сейчас?» — спрашиваю я себя. Что мне делать в моём «сейчас», где Шива разбушевался? Где он разрывает такой привычный, такой удобный, такой знакомый мне мир. Смотреть на его ужасающий танец огня и крови, не в силах отвести глаз? Смотреть, как взрывается мир предполагаемого будущего? Любого предполагаемого будущего. Будущего миллионов людей и моего личного будущего. И что мне делать, когда мой внутренний Творец-Брахма застыл в онемении, загипнотизированный диким танцем своего буйного брата?
Понимая, что я ни в чём не могу положиться ни на Шиву, ни на Брахму, я посвящаю время служению Вишну. Сейчас для меня наступает время окинуть внимательным взглядом то, что я могу сохранить. Могу обнять, прижать к сердцу и постараться пронести сквозь огонь. Когда миллионы беженцев в Украине снимаются в этот момент со своих мест, что они берут с собой? Немногое они могут взять, и потому берут самое дорогое. Что именно дорого, каждый решает сам. Выбор этот может быть очень труден – что сохранить, а что отпустить.

Физически я сейчас нахожусь, возможно, в одном из самых безопасных мест на Земле, но жизнь моя – мои связи с людьми, мои планы, мои надежды – подвергается атаке. И мои чувства, моё сердце. Поэтому и сохранить я пытаюсь своё разбитое сердце, склеивая его золотым клеем дружбы, своё по возможности ясное сознание, свою свободу – внутреннюю и хотя бы немного внешней, и, да, ту самую дружбу, которая склеивает осколки моего сердца, дружбу с людьми, разнесёнными по всему свету взрывной волной войны.

Но что это для меня значит – поклоняться Богу Вишну, что значит служить ему сейчас? Это не значит молиться и просить. Это значит осуществлять Вишну. Воплощать его собой. Стать аватаром Вишну. Дать ему своё тело, свои чувства, своё сознание. Наполнять Богом Вишну каждое своё действие, каждую мысль, каждое намерение. Воплощать собой дружбу, свободу и тайну жизни. Да, тайна жизни всё ещё здесь, она просто не может исчезнуть, она не подвластна ни рождению, ни смерти. Тайна жизни – в моих глазах.

И раз уж речь сейчас зашла о тайне жизни и о богах, то я хочу напомнить тебе о нашем с тобой главном покровителе – Боге Гермесе. Этот Бог – почтальон, проводник и контрабандист, он не принадлежит ни тому миру, ни этому, ни небу, ни земле, ни миру жизни, ни миру смерти, – он перемещается между ними. Самим собой он соединяет миры. И я чувствую, что моя миссия прежде всего в этом – соединять миры, склеивать разбитые части. Ну, насколько могу, конечно, ибо не всегда удаётся их склеить, если сами части не хотят быть склеенными.

Мы ведь с тобой эту связь с Гермесом давно уже начали осознавать. Когда-то в детстве и в ранней молодости я чувствовал себя чужим здесь, в этом мире. И другие люди это часто подтверждали, называя меня странным и не от мира сего. Хотя обижали редко и относились в целом по-доброму – ну, странный и странный, чего с него взять? Скорее, мне самому было сложно жить со своей странностью, потому что я всё время тосковал по той стороне. Но с годами, всё чаще и чаще пересекая границу между мирами, я понял, что граница и есть моё место, и мой дом, и главная моя идентичность, и миссия. Я почтальон, контрабандист и пройдоха, и, наконец определившись со своим местом, чувствую теперь себя совершенно на своём месте. Поэтому-то так ценны мне все места, где я могу особенно остро почувствовать время перехода, – вот хотя бы утро и вечер, эти две сумеречные полосы между таинственным миром снов и не менее таинственным миром грёз о лучшей жизни, или весну ¬– границу, одновременно отделяющую и объединяющую мир буйства жизни и мир застывшей в ледяном покое смерти.

Весна и война – как мне объединить их, где найти пространство, в котором они могли бы уживаться вместе? Только в своём сердце – расколотом и склеенном золотой краской, состоящей из Свободы, Творчества, Дружбы, Тайны жизни и памятования, что я человек – человек между мирами. И если мой путь – это близость со всеми вещами, то близость эта устанавливается именно в сердце. В сердце, способном уместить в себе весну и войну, правое предсердие и левое и всех моих друзей. И если сейчас мои украинские друзья говорят мне, что они в первую очередь украинцы, а многие мои русские друзья стыдятся называться русскими, то я обретаю опору и идентичность в пространстве сердца. Разбитого вдребезги, но склеенного золотым клеем. Сердца пограничника. И пусть Гермес поможет мне! Пусть Вишну поможет мне! Пусть весна поможет нам!

Скачать все аудиописьма

Телеграм-канал Письма к самому себе

Плелист в YouTube

Плелист в SoundCloud

Изучать себя – значит забывать себя:

Всего вам доброго и, надеюсь, до следующих встреч.
И помните: в каждое мгновение у вас есть выбор – сделайте лучший.
А теперь идите и медитируйте!