Сколько себя помню, всегда испытывал трудности с определённого рода идентификациями.
Пожалуй, две наиболее крепко сбитые идентификации, которые я чувствовал и чувствую до сих пор, в обыденном состоянии сознания – это то, что я человек и мужчина.
Всё остальное: национальность, гражданство, профессия, социальный статус, возраст, вероисповедание (не приведи господь) – всё это так зыбко, текуче, условно, что поймать их мне в себе никак не удаётся, да и не хочется, если честно.
Причём мне самому странно, почему это я – мальчик, воспитывавшийся, хоть и в умеренно, но патриотической советской семье, вырос в такого отъявленного космополита. Не иначе, как прошлые жизни тут поучаствовали.
Но не суть.
А суть в том, что в конце 90-х довелось мне пожить в городе Прага – чуть меньше года.
Жил я там жил, гулял по улицам, работал, общался преимущественно с русскими, но учил чешский и постепенно начинал знакомиться с чехами и устройством их внутренней жизни.
И вот однажды, уже ближе к концу моего пребывания там, по телеку показали фильм “Невыносимая лёгкость бытия” Филипа Кауфмана.
Я этот фильм и раньше видел, и он мне нравился, но видел я в нём, прежде всего, любовную историю, и эту самую экзистенциальную невыносимую лёгкость, а исторические события, на фоне которых вся эта история происходила, как-то шли мимо меня.
Но в этот раз, моё сознание, уже худо-бедно понимающее чешский язык и основательно пропитавшееся пражским воздухом, и чешским пивом, вдруг со всей полнотой смогло воспринять оккупацию Чехословакии советской армией.
И меня как будто мордой об стол – я же каждый день по этим пражским улочкам как по сказке хожу, а они по этой сказке танками!
И ещё я вдруг подумал, что всё это происходило в 68-м году. А какое замечательное событие произошло в моей жизни в этом году?
Правильно – родился я в этом году – вот какое!
А ещё какое я отношение к этому имею?
Мой отец был оккупантом.
И пусть он не в танке, пусть в самолёте, пусть пальцем никого не тронул, просидел на аэродроме в Ческе-Будеёвице два месяца, и домой вернулся – он тем не менее, был оккупантом.
И пусть мне было всего четыре месяца, я тоже был оккупантом.
Я вдруг всё это как почувствовал – всю эту чёртову идентификацию, свою непосредственную причастность ко всему сделанному!
Это не интеллектуальное, это что-то в сердце.
Интеллектом-то я понимаю, что дети не отвечают за грехи отцов, а сердце вот, почему-то чувствует эту связь, и никак его интеллекту не переубедить.
Потом я уехал из Праги, но не уехал от чехов. Следующие семь лет я регулярно ездил к ним и проводил по два семинара в год. Конечно, это не было какой-то епитимией, мне просто нравилось это делать, у меня там были друзья, я им тоже, как видно, нравился, потому и приглашали. Но на каком-то уровне, это всё же было и моей формой служения и покаяния – за отца, за меня, за всех нас, тех, кто предал чехов, принёс горе в их дома.
А теперь вот Украина!
Это же надо было до такого додуматься! А ну как действительно война разгорится. Мы что, не знаем, как они легко разгораются? Что, в истории мало примеров было?
Как же мы потом отмываться-то будем? Это же Украина, не Новая Гвинея, у нас же у всех там родня!
P.S. Статью эту я написал в марте, в начале “Операции по аннексии крыма”, когда очень боялся, что вот-вот начнётся война.
Сегодня 21 августа – годовщина вторжения Советской Армии в Чехословакию. Война в Украине идёт уже почти полгода.
P.P.S. Этот пост, спустя время, получил неожиданное продолжение в одном разговоре, прочтите, если интересно.
Всего вам доброго, и надеюсь, до следующих встреч.
И помните: в каждое мгновение у вас есть выбор – сделайте лучший.
А теперь идите и медитируйте!
