Памяти друга

Ровно 10 лет назад 10-го марта я был в центре Мира – на экваторе, в стране с одноимённым названием. Я поехал туда, чтобы умереть. Да, знаете, время от времени мне приходят в голову такие странные мысли. Вот, живу я, живу, вроде бы иду куда-то, двигаюсь вперёд, а потом вдруг начинаю замечать чьи-то следы, и чем дальше иду, тем следов этих становится больше.
В голову мою закрадываются смутные подозрения. Прикладываю стопу к следам — точно,  мои! Тогда я хочу умереть — символически, символически, никакой пропаганды суицида тут нет. Просто я понимаю, что зашёл в тупик, что хожу по кругу, топчусь на месте, жизнь перестала ласкать и трепать меня свежим ветром и сам я себе порядком поднадоел, поэтому срочно надо придумать для себя какой-то ритуал перехода в неизвестность.

В тот раз подвернулся Эквадор.

Я поехал туда на четыре месяца с твёрдым намерением потерять себя старого. На второй день пребывания там, я потерял абсолютно все свои деньги (накоплений у меня никогда не было, так что, всё, что было с собой, то и потерял), паспорт, обратный билет и часы. Символично, да? Ну, как заказывали! Потом в течение этих четырёх месяцев я неоднократно переживал опыт весьма близкого приближения к смерти, преимущественно, с помощью разных шаманских снадобий, но и без них тоже.

Но вот наступило 10 марта.

Мы с М. изъездив вдоль и поперек всю страну, уже пару недель живём на берегу океана, в хиповско-сёрферской деревне Монтанита. Во время прилива океан бьется в двадцати метрах от нашего бамбукового отеля. Иногда в голове сам собой возникает вопрос: а вдруг цунами?

Но под мерный шум прибоя, вопрос так же сам собой и гаснет.

До возвращения в Москву осталось тоже около двух недель.

Ночь была неспокойная – кто-то громко кричал и плакал, бегая вдоль кромки прибоя, но в темноте было не разглядеть.
Утром, после отлива на берегу осталась лежать огромная мёртвая черепаха. Вряд ли это она кричала ночью, но черепаху было жалко.

Мы идём в единственное на всю деревню кафе с интернетом, с ужасно медленным интернетом. Я открываю письмо от моего друга чьё имя начинается на букву А (Александр Гиршон).

На несколько секунд я оглох. “Погиб Миша Щербаков”  –  бесшумно-оглушительный  выстрел над самым ухом, и  голова тут же наполнилась ватой, тяжёлой бесчувственной ватой.

За эти четыре месяца я много раз испытывал приближение смерти, в общем-то, она постоянно кружила около, и всё пространство этого путешествия было будто пропитано её дыханием. Мне даже показалось, что я что-то понял о ней. Но вот умер Мишка, и я снова стою голый и растерянный перед жизнью, перед смертью, перед жизнью…

Мишка был одним из самых важных людей в моей жизни. Его приход и уход знаменовали для меня два символических и в тоже время, очень конкретных поворота — из тех, что радикально меняют течение жизни.

Мы познакомились в 1991 году на первом моём семинаре по ребёфингу, и вообще, первом в моей жизни семинаре. Проводил его Ден Брюле, я был участником, а Миша переводчиком. На этом семинаре я увидел “свет в конце тоннеля”. И хотя, свет этот был лишь светом мчащегося на встречу поезда, тем не менее, после нескольких лет мытарств и потерянности, я, наконец, опознал мир, в котором хотел бы жить, по которому тосковала моя душа с самого детства.

В этом мире главными ценностями были те, что имели и для меня самый большой смысл: развитие, свобода, любовь, любопытство, эксперимент. В этом мире существовали конкретные методы и практики, которые могли реально менять жизнь – мою и других людей. В этом мире я мог найти реализацию некоторым своим качествам. В этом мире я мог с помощью этих качеств помогать другим. Этот мир был населён моими людьми — моим племенем.

На семинаре, кроме восхищения ведущим и техниками, присутствовало также всеобщее обожание переводчика. Да, Миша был молод, остроумен, тонок, отлично говорил по-английски, и похож на Джона Леннона — его нельзя было не полюбить. Так мы познакомились, но ещё не подружились – это произошло только через год, когда он пригласил меня работать в команду созданной им организации с дурацким названием “Новое поколение 21 век”, которую потом переименовали в “Институт Развития Личности”.

Мы все там были молоды и неопытны, зато у нас было много энергии, замыслов и надежд. Я был самым младшим и самым неопытным, поэтому преимущественно учился. Это продолжалось 12 лет — до самой Мишиной смерти. Да, я многому научился у него: сочинять программы семинаров, вести их, взаимодействовать с группой, разговаривать с людьми, говорить трансовым голосом, обращать внимание на мелкие детали, работать в команде, использовать музыку в работе, любить определённую музыку, слушать музыку…

Но его голос я, конечно, повторить не мог. Его голос… Один священник как-то посоветовал Мишке поступить в семинарию, исключительно из-за голоса, потому что таким голосом можно было только службы в церкви читать.

Я уже сказал, что не только его появление сыграло определяющую роль в моей жизни, но и уход. Когда я вернулся из Эквадора, я полностью обнулился — у меня не было денег (наоборот – большой долг), не было жилья и не было работы, потому что мы, костяк команды, решили покинуть Институт Развития Личности. Без Мишки нам там делать было нечего.

Хотя мы все были почти ровесниками, Миша для нас во многом представлял отцовскую фигуру — с одной стороны поддерживающую, с другой ограничивающую. После же его смерти мы были просто вынуждены сделаться более самостоятельными, вплотную заняться своими собственными проектами. Смерть отца всегда заставляет детей быстро повзрослеть.

Конечно, для каждого из нас это было актуально в разной степени, но для меня сыграло решающую роль, я ведь, “младшенький”.
Больше мне было не на кого надеяться, кроме как на себя. Хотя, друзья, разумеется, очень поддержали меня в то время, за что огромное им спасибо.

Миша погиб в море в Египте, в то же самое время, когда я смотрел на море с другой стороны земного шара. Однажды мы вместе с ним как участники были на семинаре, где нужно было “психодрамматически” разыгрывать свои страхи перед смертью, которые мы предварительно записали на бумажках. Миша написал такой страх: “Умереть вдали от дома, под шум прибоя и звон металлических приборов.” А на последнем семинаре перед отъездом в своё последнее путешествие, он вытащил карту Таро под названием “Смерть”, посмеялся, и вытащил второй раз ту же самую карту. Всё это очень странно, жизнь вообще-то таинственное место.

Смерть для Миши была важной темой, она всегда была где-то недалеко от него. Когда он был совсем юн, трагически погибла его любимая девушка, что, конечно, отразилось на всей его последующей жизни. Случилось также несколько ситуаций, в которых он очень близко приближался к своей собственной смерти. На “Дискавери” (базовом семинаре Института) тема смерти играла  важную роль, как инициация и мотивирующий фактор для более осмысленной жизни. Мы в команде тоже довольно часто говорили о смерти между собой, это было важно, это  заставляло задуматься о важных смыслах жизни, и направляло наши пути в сторону действительно глубоких ценностей. Смерть всегда была учителем указывающим правильную дорогу.

Однажды в День рождения Мишки мы вдвоём сидели в лесу у костра (уже изрядно подвыпившие), и он сказал мне, что не хотел бы доживать до старости. Впоследствии это его желание вроде бы изменилось, но судьба, по-видимому, выбрала первое.

На одном из семинаров Института у нас был такой процесс-медитация-визуализация: участники представляют себе, что они умерли, а их друзья, садятся за стол и начинают праздновать их жизнь, поднимают тосты, и рассказывают истории, рассказывают, какую замечательную жизнь прожил этот человек.

Вспоминаю что попало, что придёт в голову – всякие незначительные истории из нашей жизни. Это бывает полезно и важно – позволить историям прийти. Просто открыть дверь воспоминаниям и чувствам и никого не задерживать ни на входе, ни на выходе.

Я помню, как он, молча, клал руку мне между лопаток, когда я уставший в конце дня валялся на полу в зале, где мы проводили тренинг. Это был его способ выражения скупых, неловких мужских чувств.

Но, вообще-то, молчание не было Мишкиной сильной стороной – он любил поговорить, даже больше чем я. Если он с кем-то разговаривал, то 90% времени обычно отводилось ему, оставшееся – великодушно отдавалось собеседнику. Но его было интересно слушать, поэтому никто не возражал. Собственно, возражать было бессмысленно, всё равно ведь слово вставить было некуда.
Рассказывать он мог о чём угодно, даже если ни хрена не знал на эту тему. Но говорил всегда с таким знающим и умным видом, что всякие сомнения отпадали сами собой. Собеседник попадал под гипноз Мишиной абсолютной уверенности.

Мишка, конечно, был очень умным. Заканчивал он Физфак МГУ, а в Советские времена это была одна из лучших школ для мозгов. Когда он увлёкся психологией, то придумал свою уникальную Кластерную Теорию Интеграции, которая как база легла в основу всех наших семинаров и тренингов. Потом он защитил две диссертации. Докторскую — незадолго до смерти. Помню, как его веселило, что в комиссии все были просто её членами, а один, назовем его Фёдором Михалычем — введённым членом комиссии.

Вообще, у Мишки было две выдающиеся части тела — очки и нос. Это, как я уже сказал, роднило его с Джоном Ленноном –  особенно, когда Мишка был моложе и тоньше. Но, самым любимым музыкантом у него все же была Лори Андерсон.
Странно это — говорить о ней в мужском роде, но не музыкантшей же.

Миша рассказывал, что когда он впервые услышал первые слова этой песни, из глаз его брызнули слёзы, и он даже не понял, почему. Потом оказалось, что это его любимая певица. Да, и по странному стечению обстоятельств, оказалось, что это и моя любимая певица, и Саши Гиршона. Иногда так бывает, что живёшь-живёшь и не знаешь, что у тебя есть любимая певица, а потом, послушал песню, и понял: так вот она какая, оказывается, моя любимая певица!

То есть с Лори я познакомился тоже через него, через Мишку. А год назад я наконец побывал на её концерте, и это была как будто встреча и с ним тоже.

По своей породе Мишка несомненно был хоббитом, думаю, что реинкарнацией самого Фродо Беггинса. Он очень любил эту книжку, под его диваном всегда валялся один из томов трилогии. Также туда постоянно набивалась ещё куча всякого  фэнтези.
Гик есть гик, чего с него возьмёшь, кроме фэнтези?

А ещё, он любил кино. Тремя самыми любимыми его фильмами были “Муж парикмахерши” Леконта, “Все утра мира” Алена Корно, и “Сны” Куросавы. Фрагменты из “Снов” мы даже использовали на тренинге “Дискавери”, как раз на тему смерти. Только сейчас подумал, что “Муж парикмахерши” — это тоже во многом про Мишку. Хороший фильм – о любви и смерти, как любой хороший фильм. А Жан Рошфор там всё время танцует танец живота. Посмотрите, если не смотрели. Оно того стоит.

Часто Мишка был смешным и неуклюжим. Спорт и физическая активность не были его сильным местом. Однажды он увязался со мной в Питер на суфийский семинар, где надо было целыми днями довольно интенсивно делать зикры и кружиться. Миша, покружившись пятнадцать минут, свалился на пол и лежал час, после чего его весь день тошнило, и он вкрадчиво интересовался, скоро ли это пройдёт. На следующий день он отказался от кружения, объяснив, что уловил принцип, понял, как это работает, и больше не нуждается в практике.

С тех пор он начал фотографировать красоту — внутри и снаружи.

А ещё он постоянно убеждал всех окружающих также заняться фотографированием. Исправно, на каждом нашем семинаре он говорил мне: “Валера, у тебя же взгляд художника, фотографическое зрение — это главное, тебе нужно фотографировать”. Я всякий раз отказывался и отнекивался. А сейчас думаю, и чего ерепенился, вот научил бы он меня фотографировать, получил бы и я нормальную профессию.

Мы были близки, фактически, одной семьёй, а в любой семье не обходится без конфликтов и трений. Где-то за два года до Мишиной смерти у нас с ним случился большой конфликт. Самый большой за всю историю наших отношений. Виноват был я.
Фактически, это было предательство с моей стороны — по недоразумению, по моей глупости, из-за запутанности наших отношений, тем не менее, предательство. Я раскаялся, покаялся, мы много говорили с ним об этом, однако в моей душе чувство вины всё равно оставалось ещё долго.

Он приходил и молча сидел там, а я ему говорил: “Миш, ну ты же умер, чего ты пришёл-то, неудобно же перед людьми”. А он молчал. Просто сидел и молчал. Однажды в Чехии я проводил семинар – а когда есть возможность, я стараюсь одновременно вести и участвовать в упражнениях, процессах. Был процесс на отпускание и прощение, и я сказал тогда Мишке все, что не успел сказать при его жизни, сказал, как я его люблю и ценю, и как мне не хватает его. Я выл и ревел как белуга, потому что ведь я так хотел сказать ему это в глаза, живому, чувствуя его тёплую руку на плече…

Но мне кажется, он услышал меня. Когда я вышел на улицу после этого процесса, я увидел грибной дождь и радугу. Дождь пузырился в лужах и рассыпался мириадами солнечных зайчиков. Мишка плакал и одновременно улыбался мне.

Больше он мне не снился. Отпраился, видимо, в своё дальнейшее путешествие.

“Сны” Акира Куросава:

Для оформления поста я использовал фотографии Михаила Щербакова.

Всего вам доброго, и надеюсь, до следующих встреч.
И помните: в каждое мгновение у вас есть выбор – сделайте лучший.
А теперь идите и медитируйте!