– Агнес Репллиер
Массовое убийство в Париже всколыхнуло мир. Всколыхнуло оно, конечно, не из-за самой смерти. Что смерть? Смерть всегда рядом. Каждое мгновение кто-то умирает. Каждые два мгновения кого-то убивают.
Войны, теракты, авиакатастрофы, разумеется, привлекают большое внимание, но не всегда порождают такую волну обсуждений и конфликтов.
В этот раз мир всколыхнулся, потому что задело глубинные, базовые ценности. Опять пошли споры о вечнооскорблённых нежных чувствах верующих и не менее оскорблённом интеллекте тех, кто в основном полагается на здравый смысл.
Среди тех, кто поддерживает право на свободу слова, даже лозунг появился “Я Charlie!”, объединяющий их с убитыми журналистами и художниками.
Ну и как водится, тут же нарисовался антилозунг – “Я не Charlie!”.
Вот друг моей подруги, австрийский шаман, что само по себе уже замечательно иллюстрирует состояние сегодняшнего мира, написал в Фейсбуке:
Я уверен, что оскорбительное поведение Шарли, закреплённое в его редакционной политике – это одна из основных причин сегодняшней ситуации в мире.
Мы не уважаем друг друга!
Конечно, убийство в редакции Шарли запредельно, но…
…Я устал слушать о праве быть неуважительным. Это путь лентяя. Любой может иметь грязную луженую глотку! А вот попробуйте следовать пути Тит Нат Хана:
“Стараясь осознавать страдания, причиняемые пренебрежительными словами и моей неспособностью слушать других, я принимаю на себя обет культивировать дружелюбную речь и сострадательное слушание, для того, чтобы уменьшить страдания и содействовать примирению между мной и другими, между этническими и религиозными группами и нациями. Зная, что слова могут создавать либо счастье, либо страдание, я принимаю на себя обязательство говорить правдиво, но используя слова пробуждающие доверие, радость, и надежду…”
Трудно с этим поспорить, да и ни к чему с этим спорить.
Я, например, будучи человеком достаточно саркастичным, тоже принял на себя обет причинять как можно меньше вреда окружающим меня людям, в том числе и орально. Стараюсь теперь изо всех своих небольших силёнок этому обету следовать – не орать, не язвить уж очень, и держать язык за зубами.
Тем не менее, жизнь во всей своей полноте всё никак не может влезть в какую-нибудь очередную рамку, которую я для неё сколачиваю.
Даже если рамка эта очень благообразная, из неё непременно что-нибудь некрасиво торчит и неудобно вываливается. Особенно часто вываливается грешный мой язык.
Теперь, вот, Шарли торчит бревном в моём глазу.
А когда у меня чего-нибудь торчит, я начинаю это трогать и чесать.
И вот что я тут начесал.
Без тени она так и останется всего лишь двухмерным призраком.
– Карл Густав Юнг
Я думаю, что как бы мы ни хотели всё упростить, тем не менее, нам не удастся свести это происшествие исключительно к конфликту цивилизаций, культурных ценностей, или современности и архаики.
Этот уровень, конечно, имеет место, но он очень поверхностный, а наряду с ним существует и более глубокий.
На мой взгляд, конфликт этот древний и архетипический, он всеобщий, вечный, и в тоже время касающийся душевной жизни каждого человека.
Если вы видели карикатуры Шарли, то заметили, что они не отличаются особенной изысканностью. Такого художественного уровня “фрески” можно встретить на стенах общественных уборных в различных уголках мира. Так что, не надо это “искусство” привязывать к определённой культуре.
Но вы знаете, сортиры сортирами, однако, они не единственные площадки для художественного выражения важных архетипов.
Во все времена, во всех культурах и цивилизациях существовали специально отведённые пространства и время для такого рода самовыражения.
Русские похабные частушки и анекдоты – такие пространства, карнавалы и кукольные театры – такие пространства, “Гаргантюа и Пантагрюэль” – такое пространство, рассказы о Хадже Насреддине – такое пространство, дзэнские притчи – такое пространство… и сатирический журнал Charlie Hebdo – тоже такое пространство.
– На этой вашей геморроидальной шишке, прямо сейчас сидит истинный человек без чинов, рангов, и достоинств. Он всегда перед вашим носом и за вашим носом. Те, кто еще не убедился в этом, смотрите, смотрите!
Ну и конечно, среди монахов поднялся какой-то бедолага, и спросил осторожно:
– А скажите, пожалуйста, мастер, а вот этот истинный человек без достоинств и рангов, он..?
Линь-цзы внезапно подскочил со своего места, проворно подбежал к монаху, схватил его за нос, и крутанув заорал:
– Говори, говори!
Монах впал в ступор.
Оттолкнув его в сторону, Линь-цзы бросил с презрением:
– Истинный человек без ранга – что за кусок говна на палке!
И вернулся на свой помост.
Известный буддийский учитель Чогьм Трунгпа, играет в русскую рулетку.
И сакральное с тенью – близнецы братья, а профанное – им кузен.
И самый прямой путь к реальному мистическому опыту, к тому чтобы по-настоящему и глубоко пережить священное, встретится с “истинным человеком без рангов”, лежит через тень.
Но чтобы через неё пройти, во-первых, нужно мужество, а во-вторых, никто не гарантирует, что ты в этой тени не застрянешь.
Единственное, что успокаивает, это то, что жить вообще опасно. От жизни обычно умирают.
Но вот, если тени тщательно избегать, то реальную встречу с живым священным ты будешь заменять мёртвым ритуалом.
И тогда тебе останется только проклинать всех кто крестится сложив пальцы не таким образом “как надо”, и тех кто голову покрывает не таким образом “как надо”, и тех, кто икону покрывает не таким образом “как надо”…
Но ты-то может быть ограничишься проклятиями, а кто-то, наслушавшись этих проклятий, пойдёт да и зарежет, чтобы наверняка.
Воооот…, а ты думал тени удастся избежать!
Нет, дорогой мой человек, если есть солнце, то тень неминуема, но если ты стремишься её избегать, то она сгущается – так уж устроена эта странная, непростая человеческая психика.
– Ходжа, неужто твое занятие на этом свете одно шутовство и нет в тебе ничего добродетельного и совершенного?
– Ну… а что совершенного есть в тебе, дервиш? – ответил Ходжа.
– У меня много талантов, – отвечал тот, – и нет счету моим добродетелям. Каждую ночь покидаю я этот бренный мир и взлетаю до пределов первого неба; витаю я в райских обителях и созерцаю чудеса царства небесного.
– А что, в это время не обвевает ли твое лицо райский ветерок? – заметил Ходжа.
– Да, да, обвевает! – радостно подхватил дервиш.
– Так вот, это опахало – хвост моего длинноухого осла… – сказал Насреддин.
И хорошо когда общество понимает, что у него есть специальные места и время для реализации тени. Что есть время для церкви, а есть время для карнавала. Тогда опасности таящиеся в тени сильно снижается, тогда режут реже.
А бывает ещё и так, что в определённый день, карнавал и церковь встречаются, и шут, обрядившись козлом, заводит своего длинноухого осла прямо в церковь.
И если приходскому священнику хватает мудрости или хотя бы ума, то он пляшет вместе с шутом, с его ослом и со всем своим приходом.
А если священнику ума не хватает, что бывает, к сожалению чаще, он сжигает шута вместе с ослом на костре, а паства с весёлым энтузиазмом подносит дрова.
Во имя Бога, чистоты, религиозных ценностей, и всяческих скреп, разумеется.
И вот здесь, уж не знаю про Бога, но чистоту они теряют, ибо тьма накрывает их полностью, как славный город Ершалаим, а из всех ценностей, одни только скрепы и остаются .
-Джонотан Свифт
Кстати, о кострах!
Вспоминается мне история из жизни уже упомянутого здесь Тит Нат Хана.
И вот, прибился к ним человек – ветеран Вьетнамской войны, весь израненный телесно, но ещё больше душевно. Назовём его Гарри, к примеру.
Гарри искал покоя, и Тит Нат Хан пригласил его пожить в монастыре.
Вместе с несколькими монахами для него построили отдельную хижину на самом краю деревню, в ней он и зализывал свои раны.
Постепенно, медитация, разговоры с добрыми монахами, неспешный физический труд на свежем воздухе, и общая благожелательная атмосфера позволили ранам в душе Гарри затянуться.
Прожив так пару лет, он привык к спокойной, стабильной и размеренной жизни, вошёл во вкус, так сказать, и потерял счёт дням и ночам.
И вот, однажды ночью Гарри проснулся от толчка в бок. Он открыл глаза и увидел перед собой Тит Нат Хана.
– Скорее вставай – выпалил тот, – пожар!
Парень, похватал одежду и выскочил из хижины, которая уже порядочно занялась огнём.
Он начал было метаться около неё, но Тит Нат Хан сказал ему:
– Не суетись, сядь и смотри.
Так присели они вдвоём и стали смотреть на костёр, в котором горела вся жизнь Гарри, весь его покой и надежды.
Сидели и плакали вдвоём.
Гарри спросил Тит Нат Хана:
– От чего случился пожар?
– Я его зажёг – ответил мастер.
– Зачем?
– Затем, что пора тебе уходить. Пора двигаться дальше.
Так они и просидели остаток ночи вдвоём, глядя на головешки. А наутро Гарри покинул монастырь.
И поэтому не надо мне рассказывать, что Тит Нат Хан – такой милый, плоский, улыбчивый старичок, сеющий каждым своим словом исключительно (исключительно!) доверие, радость и надежду…
За что я лично люблю Тит Нат Хана, так это за то, что он объёмный и отбрасывает тень. За то, что он живой.
Тот обет, о культивации дружелюбной речи и сострадательного слушания, который он на себя взял – это о том, как нам жить свою повседневную жизнь.
И те убитые старички-карикатуристы из Шарли, в своей повседневной жизни вели себя вполне благопристойно, они были дружелюбными, сострадательными и милыми людьми. Они не сквернословили на парижских улицах, не спускали собак в очередях в супермаркете, не пачкали стен архитектурных шедевров города Парижа.
Вы не поверите, но они даже не плясали на амвонах церквей.
Самое страшное их преступление против морали состояло в том, что они круассаны в кофе макали. За что им, конечно, нет прощения!
Но свои похабные картинки они рисовали исключительно в специально отведённом для этого публичном пространстве – в сатирическом журнале Charlie Hebdo.
Не снимает пугало
Свою шляпу.
– Дансуй
Шутовство всегда вызывающе и грубо, оно скабрезно и похабно, и конечно же, оно оскорбительно для объекта насмешки.
Шутовство – это не тонкий намёк.
Шутовство – это показать голую жопу царю, попу, или самому Господу Богу!
Показать жопу любой власти – хоть земной, хоть небесной, чтобы власть эта не слишком заносилась.
И таки да, шут, по природе своей, не может показать детскую умилительную пОпу, он всегда показывает суровую, взрослую жопу. Между этими словами есть принципиальная для шутовства разница. Её невозможно объяснить, её можно только почувствовать.
Шутовство – это сила, противостоящая всеподавляющей власти маленького тирана под названием эго, даже если это эго раздуто до размеров Бога. Эго желающего контролировать Жизнь.
Ведь если человек говорит, что он точно знает что именно угодно Богу, в чём Его воля, и что именно Бога оскорбляет, единственное, что в этом человеке оскорблено – это маленькое, фрустрированное, бессильное в своей злобе эго.
Шут – это дурак, подставляющий человечеству зеркало.
Отражение, разумеется, вызывает сильные чувства, от того-то шутовство и действенно. От того-то сатириков, шутов, скоморохов во все времена и по всем землям гнали, преследовали и убивали.
Шутов, ведь, невозможно контролировать, а для маленького желающего контролировать всё и вся эго – это невыносимо. Поэтому, единственное, что с шутом можно сделать – это убить его.
И то правда, как приятно порой бывает разбить зеркало!
Но убив шута, вы не можете убить Шута, потому что Шут – это сила самой жизни, а жизнь невозможно контролировать, как бы этого ни хотелось несчастному эго.
Униженным и оскорблённым я могу дать совет как не быть оскорблённым, если этот мой совет им нужен, конечно, в чём я сомневаюсь.
Но нет, боюсь, не поможет этот совет, потому что, есть у меня такое подозрение, уж очень они хотят быть оскорблёнными, иначе вся их жизнь потеряет смысл.
Ну, и если говорить об идентификациях и компаниях – с кем водиться, а с кем нет – сам-то я Шарли, конечно, кто же ещё?!
Мне не нравится творчество Шарли, мне не близки взгляды этих людей. Пока они были живы, я как и подавляющее большинство жителей этой планеты, и слыхом не слыхивал о существовании такого журнала.
Пока они были живы, я не был Шарли. Но, когда их убили, я становлюсь Шарли.
Я с ними – с мёртвыми-живыми стариками-похабниками, хотя и принял на себя обет по снижению вреда причиняемому мной живым существам.
Стараюсь, вот теперь, совмещать свет и тень.
Собственно во взаимодействии с тенью не так много вариантов. Например, существуют два известных всем радикальных способа её проявления:
первый – это когда вы выражаете её в смехе, пусть и в самом глупом,
и второй – когда убиваете кого-нибудь во внешнем мире, или что-нибудь – в своём богатом внутреннем.
Помните, сакраментальный вопрос Родиона Раскольникова: “Тварь я дрожащая, или право имею?”.
Ну вот, ну вот…
Поэтому мой второй обет состоит в том, что я всегда буду стоять вместе с клоунами, шутами и дураками. И мой похабный карандаш будет гордо вздыматься, в знак солидарности с ними.
Всех нас не перестреляют, ибо шутовство умрёт только вместе с этим миром!
Я Charlie Hebdo!
И вот, напоследок, посмотрите выступление ещё одного шута горохового:
Всего вам доброго, и надеюсь, до следующих встреч.
И помните: в каждое мгновение у вас есть выбор – сделайте лучший.
А теперь идите и медитируйте!
