Так много песен о смерти

Достаточно.

Достаточно нескольких слов.

А если не слов, то дыхания.

Или просто достаточно тихо сидеть.

Эту открытость жизни

мы отвергали

снова и снова

до этого момента.

До этого момента.

-Дэвид Уайт

 

Осень возвращается, и возвращается, и возвращается…
и возвращает меня к мысли о смерти.

Практика медитации не защищает меня от смерти и от мыслей о ней. И слава богу, что не защищает.

И вот я сижу и смотрю на время.

Вообще-то существует только два океана. Океан будущего и океан прошлого. Я не знаю, что происходит там, на другом берегу реальности, но с нашей стороны я могу следить за каплями.

Я просто тихо сижу и смотрю, как время стекает из океана будущего в океан прошлого.

Как время набухает каплями-сейчас. И в каждой из них я вижу своё отражение – вертикальный нос, горизонтальный рот и глаза, смотрящие с того, другого берега реальности.

В каждой набухшей капле-сейчас я вижу свою истекающую жизнь.

Мне уже 47, но что это значит? Как чувствует себя сорокасемилетний? Разве это отличается от того, как я чувствовал себя в семь лет?

Я помню, как утром первого сентября волновался перед школой и, чтобы успокоиться, взялся рассматривать свою коллекцию марок. Мама вошла в комнату и сказала:

“Ха, вы посмотрите на него – ему в первый класс идти через пять минут, а он марки разглядывает и не волнуется совсем!”

Почему-то я не сказал тогда маме, что она ничего не понимает в человеческих чувствах и переживаниях. Так она и осталась уверенной, что я непробиваемый, толстокожий носорог.

Но когда я влюбился, она увидела, что и я способен на переживания. Мне было двадцать лет, и я порезал себе руку посреди ночи. Я сидел на краю ванны и смотрел на вытекающую кровь, в каждой капле которой – капле-сейчас – отражалась моя любовь.

А десятью годами раньше я сидел на краю той же ванны и мыл ноги. Мне, конечно, не хотелось их мыть. Какому десятилетнему человеку хочется мыть ноги?

Поэтому в основном я смотрел на текущую из крана воду.

И вдруг я увидел своё отражение в этой воде. Я увидел, что когда-нибудь обязательно умру. Ведь мне уже было известно о смерти, мне было уже десять лет! И я абсолютно точно знал, что если я сейчас живу, то это значит, совершенно точно значит, что я умру.

И это знание надо было куда-то уместить.

Но оно не умещалось.

Мама сетует по телефону, что руки так ослабли, что порой трудно бывает выжать тряпку. Тогда она зовёт отца на подмогу.

А отец глохнет, глохнет, глохнет… и делает телевизор всё громче, и почти не может говорить со мной по телефону, потому что не слышит.

Мама печалится, что они никак не могут привыкнуть к старости.

Мой друг сказал однажды:

“Хочется прожить жизнь до конца, до самой глухой старости. Чтобы жизнь превратилась в изношенный башмак, который ты носил с удовольствием много-много лет, а теперь, когда он весь истёрся и прохудился, с благодарностью отпускаешь”.

А другой мой товарищ, изрядно напившись вином, ночью у костра признался мне однажды, что не хотел бы доживать до старости с её немощью и маразмом.

Он погиб в тридцать девять лет.

А третий близкий друг вчера написал мне в письме, что сделал флюорограмму и какой-то она подозрительной показалась врачам. И надо теперь проходить дополнительные обследования. И что как-то ему тревожно.

Да, и мне теперь тревожно.

Смерть – что я о ней знаю?

Что это конец?

Но главное моё знание о концах чего-либо сводится к тому, что конец – это всегда начало чего-то нового.

Вот и лингвисты утверждают, что слова “начало” и “конец” имеют один источник, происходя из индоевропейского корня ken.

Наши предки, мучительно пытавшиеся вымычать из себя свои чувства по поводу этого таинственного места, в котором они оказались, оставили нам словесный код.

Осенью я смотрю на опавшие листья, хожу по шуршащему ковру, загребаю ногами, чтобы шуршало сильнее.

Слушаю последнюю песню листьев.

Они умерли?

Конечно, умерли.

Умерли так красиво, раскрасив себя напоследок, устроив нам печальный и пронзительный праздник.

И хотя дерево живёт, листьям от этого не легче. И хотя весной на ветках появятся новенькие, свеженькие, для сегодняшних – пожухлых – это ничего не значит.

Вообще-то я понятия не имею, значит ли это что-то для листьев. Мы, люди, высокомерны и думаем только о себе. Наделяем вещи этого мира своими чувствами. Но мы понятия не имеем, как переживают жизнь листья, как они любят и тоскуют, о чём перешёптываются летними вечерами и с каким чувством совершают свой последний ритуальный танец, срываясь с ветки.

Моя подруга, прочитав этот текст, прислала мне своё стихотворение:

Что изменилось с тех пор, когда я, сидя на краю ванны, глядел на текущую из крана воду?

Смог ли я вместить знание о собственной смертности, положить его куда-то себе в мозг, в сердце, в желудок?

Можно ли прожевать смерть, проглотить её, переварить?

Конечно, нет. Я как был обнажён и беззащитен перед этой тайной, таким и остаюсь.

Пожалуй, стало чуть меньше страха и появилось чуть больше любопытства, щекотного волнения перед предстоящим путешествием.

И, пожалуй, я научился стоять перед этой тайной, смотреть на неё и не отворачиваться. Просто смотреть на стекающие капли времени – капли-сейчас.

Но как быть с чужой смертью?

Как быть с тем, что мне приходится расставаться со всеми любимыми в моей жизни?

Со всем любимым.

Искусство горевать – это великое искусство. Ему нужно учиться.

Когда умер мой друг, мне понадобилось три дня смотреть на океан, молча ходить вдоль линии прибоя, вслушиваться в его грохот. Вслушиваться в грохот вечности.

И потом понадобилось ещё пять лет, чтобы мой друг перестал приходить ко мне во снах.

Я ничего не делал для того, чтобы это произошло. Я просто ждал. Каждую ночь ложился спать и каждое утро просыпался.

И в какой-то момент что-то во мне приняло факт, что мой друг завершил своё путешествие со мной рядом; что с этого времени, каким бы ни был его дальнейший путь, он будет проходить совсем в других местах, а мне придётся идти своей дорогой и без него.

Отпускать непросто, вы не можете отпустить через напряжённое усилие. Отпускание происходит само, когда вы перестаёте сопротивляться горю. Сопротивляться жизни-смерти-жизни, сопротивляться началу и концу, сопротивляться струящемуся через вас, струящемуся вами времени.

Когда вы признаетесь себе, что ничегошеньки не знаете о мире и жизни и не можете знать в принципе.

Не мо-же-те!

Сколько бы раз вы ни хватались за очередное обнаруженное знание, вокруг него всегда будет бесконечное пространство тайны жизни.

Я сижу, рассматривая капли-сейчас, и задаю себе вопрос: а сколько, собственно, длится это “сейчас”? Насколько сильно надуется эта капля, прежде чем сорвётся вниз и полетит в океан прошлого?

И когда я глубже всматриваюсь в её прозрачную глубину, я начинаю… нет, не понимать, а чувствовать, что внутри этой капли нет никакого “сейчас”, никакого прошлого и никакого будущего. В ней существует тайна всепорождающей пустоты – без начала и конца, без времени.

https://www.youtube.com/watch?v=qLW2q-brMeE

Когда умер мой друг, “словно сгорела библиотека” – так сказала его любимая певица.

“World Without End”, – ещё сказала она. Мир без конца… бесконечный мир…

Ныне, и присно, и во веки веков – так говорят у нас.

Присно – это не только всегда, но и непрерывно, непрестанно.

Так много моих любимых песен о смерти!

А о чём ещё петь человеку, как не о любви и смерти – о начале и конце, и об этой одной-единственной надувшейся капле-сейчас, и о мире без конца и начала.

 

Трудное время.
Время перехода.
Время перевода часов.

Проснулся ночью,
не зная, 
в каком времени:
старом 
или уже новом.

Проснулся от глупого 
страшного сна.
Лежал, прислушиваясь
к тишине ночи.
Думал о будущем.
О том,
как пройти очередную
чёрную полосу жизни.
В голову лезли 
тревожные мысли.
И вдруг…

Шум крыльев прорезал тишину.
И хотя это какой-то штамп:
“Шум крыльев прорезал тишину”,
но
что делать,
если всё так и было.

Знаете,
когда крылья большие,
они звучат по-особенному.
Они не хлопают.
Они разрезают воздух.

И сердце отзывается на этот звук
по-особому.
Оно замирает, и потом
начинает биться сильнее.
Как будто крылья эти 
всего в несколько взмахов
рассказывают о жизни
всё, 
что о ней нужно знать.

Я не знаю,
кто это был: 
гуси,
лебеди
или ангелы…

Но вдруг 
в голову мне пришли слова.
Очень простые и очевидные слова:

“Ты можешь быть.
Ты можешь просто быть здесь.
Этого достаточно”.

Если вы хотите быть в курсе моей деятельности, заходите на страницу Будда в городе в “Фейсбуке”. Я там выкладываю не только свои статьи, но и другие полезные, забавные, радостные и грустные материалы.

Также вы можете подписаться на рассылку и получить бесплатное

Краткое руководство по Практике Осознанности

Раз в неделю или в две я буду посылать вам все свои новые посты и ещё что-нибудь в придачу, доступное только по подписке.

А ещё можно приобрести онлайн-программу по Практике Осознанности, в которую входят тексты, объясняющие нюансы практики, и 92 аудиофайла с записями медитаций в различных жизненных ситуациях.
Там же вы получите доступ в группу поддержки в “Фейсбуке”, где происходят интересные обсуждения.

Приобрести её можно, перейдя по ссылке:

Практика осознанности в повседневной жизни

Если вы захотите поучаствовать в живом семинаре по практике осознанности, то будет две возможности:

Будда в городе Москве

Пятница, 27 ноября – понедельник, 30 ноября 2015 г.

пятница – вечер: 19.00 – 22.00
суббота, воскресенье: 10.00 – 19.00
понедельник – вечер: 19.00 – 22.00

Будда в городе Берлине

Пятница, 4 декабря – понедельник, 7 декабря 2015 г.

пятница – вечер: 19.00 – 22.00
суббота, воскресенье: 10.00 – 19.00
понедельник – вечер: 19.00 – 22.00

Подробно об этой программе можно почитать здесь:

Будда в городе

В ноябре же я проведу  очень важную для меня самого экзистенциальную программу – как раз о начале, конце и бесконечности:

Мистерия Перехода

Эта программа не для всех, но загляните в описание. Если у вас отозвался мой сегодняшний текст, то, возможно, что-то отзовётся и на программу (места пока есть).

О моих личных консультациях можно прочитать здесь:

Практиковать со мной

Всего вам доброго и, надеюсь, до следующих встреч.
И помните: в каждое мгновение у вас есть выбор – сделайте лучший.
А теперь идите и медитируйте!