Письма к самому себе. О Пути, Дыхании и Времени
Часть первая. Бытие
Скачать все аудиописьма
Телеграм-канал Письма к самому себе
Плелист в YouTube
Плелист в SoundCloud
Слушать аудиокнигу в YouTube:
Слушать аудиокнигу в SoundCloud:
Слушать в PodBean:
Письмо пятнадцатое. Узнай себя. Накануне Рождества
Вот уже пришла полнота времени, когда послал Бог Сына Своего на землю.
— Интроит мессы Рождественского сочельника
Благая весть
Сегодня сочельник. Завтра будет Рождество, вот уже пришла полнота времени… Всякий раз, садясь за написание очередного письма тебе, я ищу встречи. Встречи с тобой как с собой, встречи с собой как с тобой. Ты распределён во времени, растянут в нём из прошлого в будущее, я собран в присутствии с прямо сейчас, прямо здесь. Но я — это ты. А ты — это я. Мы два и одно, мы не два и не одно. И вот уже пришла полнота времени.
«Кто я и где моё место на этой войне?» — спрашиваю я стену, перед которой сижу. Спрашиваю стену, спрашиваю тебя, спрашиваю себя. Все трое молчат. Стена молчит. Пока молчит, но я знаю, что рано или поздно ответит. Она всегда мне отвечает, даже если ждать приходится долго. Она отвечает мне твои или моим голосом. А иногда ещё чьим-то… И вот стена начинает свой рассказ.
Голод
Как только появилась жизнь, тут же появился и голод. В буддийской Дхарме это называется словом танха, что переводится как «жажда». Жажда и есть голод, у жажды много лиц, много ртов.
Живые существа охотятся друг на друга и поедают друг друга, живые существа убивают друг друга. Да, убивают в основном ради пропитания, но не только. Порой они убивают, чтобы утвердить власть. Зачем? Опять же, чтобы утолить голод. Нет, не тот, что испытывают прямо сейчас, но тот, что они могут испытать позже.
Эрос — бог жажды совокупления, индийцы его назвали Камой. Какая у него задача? Производство жизни — вот какая! Жажда совокупления ведёт к самому совокуплению, благодаря которому возникает новая жизнь, продолжающая жизнь родителей, жизнь рода, жизнь вида, жизнь вообще.
Живые существа часто убивают других существ из жажды совокупления. Например, они убивают своих конкурентов в борьбе за это самое совокупление. Или они убивают конкурентов в сражении за территорию — они хотят освободить территорию от чужих для своих потомков, где они будут обеспечены едой, водой, солнцем, прочими ресурсами; они хотят, чтобы потомки не страдали от голода, и потомки потомков, и потомки потомков потомков…
Но обеспечивая потомков ресурсом ценой убийства, они передают им и жажду, и голод, и страх, и ненависть, и жадность, и эгоизм. Убивая и захватывая, они оставляют в наследство желание и способность убивать и захватывать.
Жажда власти — это разновидность базовой жажды ресурса, и в конечном итоге это жажда выживания отдельного существа — всё та же танха, которая имеет множество форм. Эта жажда неостановима и ненасытна, если её не ограничивать внешним противодействием или внутренним контролем, исходящим из сознания и совести.
Одиссея человека
Если у прочих живых существ, кажется, существуют только внешние природные регуляторы, то у нас, людей, имеется уникальный механизм регулирования своих потребностей, который мы называем сознанием, частью которого является совесть. Недаром ведь во многих языках «сознание» и «совесть» либо однокоренные слова, либо вообще обозначаются одним словом, как например conscience в английском. В словенском же сознание — zavest, а совесть — vest, и мне кажется, что совесть — это благая весть сознания. Это весть о том, что я могу быть человеком. О том, что я могу быть сознанием. Не маленьким кусочком мяса на ножках, с загребущими ручками и огромным, ненасытным животом, который изо всех сил стремится выжить как отдельный и независимый животный кусочек мяса, но всё равно неизбежно сгнивает в процессе жизни, а именно сознанием. В пределе своём — безграничным и вечным сознанием.
Вот уже пришла полнота времени, когда послал Бог Сына Своего на землю.
— Когда наступает эта полнота времени? — спрашиваю я себя.
— Сейчас, — отвечаю. — Сейчас, в тот момент, когда я слышу весть сознания, когда я слышу голос совести.
Помнишь, с чего начинается наш с тобой любимый фильм «Космическая одиссея 2001»? С обезьяны он начинается. Когда она под воздействием некоего инопланетного артефакта (чёрного обелиска) берёт в руки кость и начинает крушить всё подряд, убивая этой костью других животных, а также своих собратьев-обезьян. И думаю, дело вовсе не в обелиске — зверь и раньше любил крушить всё, что ему попадало под лапу, кости подходящей у него только не было. Что послужило толчком для того, чтобы лапы обезьяны превратились в руки, в которых удобно сжимать кость, мы не знаем, но мы хорошо знаем, что теперь на некоторых костях наросли ядерные боеголовки.
В животном мире наши ближайшие родственники, с которыми у нас совпадает генетическая база на 98,7 %, — это шимпанзе. Ближе нам во всём видовом многообразии жизни, наверное, никого уже и нет. Ну и ты знаешь, конечно, обо всей этой альфа-бетта-иерархии, о том, что самцы борются за власть силой и хитростью, организуя коалицию преданных сподвижников, подчиняющих и терроризирующих остальную часть стаи. В человеческих сообществах такие организации называются бандами, а деятельность их рэкетом. В некоторых государствах такие банды теми же проверенными средствами — хитростью и силой — захватывают верховную власть и опечатывают её сводом устанавливаемых для всех правил, именуемых законами. До поры до времени, конечно, пока лидер банды не состарится и новый лидер, сколотивший более сильную банду, не свергнет предыдущую.
Всё это давно известно и тебе, и мне — и об обезьянах, и о людях, ибо мы с тобой родились и большую часть жизни прожили именно в таком государстве. Но вот что я узнал лишь несколько лет назад, так это то, что время от времени стая шимпанзе ходит на войну. Совершает набег на территорию соседней стаи. Причём не для того, чтобы свою территорию расширить или награбить всякого добра — бананов, орехов или ещё чего-нибудь вкусного, нет, на войну они ходят ради самой войны. Может быть, для тренировки боевых навыков, может, просто для удовольствия и развлечения, а скорее для того и другого одновременно. Нападают внезапно на соседнее племя, самок насилуют, самцов бьют и уходят, оставляя за собой покалеченных и убитых — чужих и своих. Также любят они напасть стаей на одного и поиздеваться над ним как следует. Всё как у нас, только у них-то нет внутренних ограничителей из сознания и совести! Не доходит до них благая весть сознания.
Знаешь, порой я думаю, что Бог, природа, инопланетяне или прочая неведомая сила решила разыграть комедию, наделив потенциалом человеческого сознания самых непоседливых, суетливых и крикливых существ на земле. Что было бы, если бы нашими предками оказались не обезьяны, а кошки, волки, слоны или, к примеру, киты? Наверное, наша цивилизация развивалась бы совершенно другими путями, всё было бы по-другому, и мы были бы другими. Но мы обезьяны, и с этой внутренней обезьяной мне, человеку, приходится постоянно иметь дело.
Сейчас я опять сижу перед стеной и, всматриваясь в её пустое зеркало, вижу в нём обезьяну — жадную, безжалостную, привыкшую крушить черепа. И также я вспоминаю не столь отдалённый свой опыт — один процесс Аутентичного Движения. У нас ведь с тобой в загашнике памяти имеются несколько процессов, открывающих одновременно и тайны человеческой души вообще, и загадки личной судьбы. Есть такая двигательная практика — Аутентичное Движение, которую я сразу полюбил, как только впервые попробовал, лет тридцать назад. Люди её используют для разных целей: кто-то в качестве психотерапии (весьма эффективной, кстати), кто-то для того, чтобы открыть в себе источник творчества (профессиональные танцоры, в основном), кто-то для самопознания и духовной практики. Некоторые называют Аутентичное Движение двигательной медитацией.
Делать это просто: вы закрываете глаза, прислушиваетесь к себе и позволяете телу двигаться, следуя за импульсами, рождающимися в текущий момент. И тело через поток этого рождающегося мгновение за мгновением движения начинает рассказывать вам свои истории. Истории своей боли и своего наслаждения, истории своего отвращения и вожделения, истории своих травм, безумия, тоски, мечты и высочайших устремлений. Множество историй рассказывает тело о вас лично и о человеке вообще: истории вашей семьи, рода, истории человечества и истории всего живого, всего чувствующего, всего существующего. Оно рассказывает историю вашей ограниченности и вашей бесконечности. Тело всё это может рассказать, остаётся только услышать его.
Так вот, однажды мы с моим другом и коллегой Александром Гиршоном проводили процесс Аутентичного Движения на природе. Прямо на берегу моря, на песке, в запахе водорослей. И решили мы поэкспериментировать с природными предметами: с палкой, с камнем, — что будет, если я возьму в руки, например, камень? Какие импульсы начнут пробуждаться в моём теле, какие чувства и состояния всколыхнутся в моей душе?
И вот был я гол и дик и весь вымазан в песке и морских водорослях, и взял я в руки булыжник, и рука моя, почувствовав его, захотела… Нет, она не захотела строить каменные дома, не захотела возводить анфилады, дворцы и соборы. Она захотела крушить черепа! Как ни печально это признать. И вырвался из груди моей нечеловеческий вопль, и был я в тот момент очень похож на ту самую обезьяну из «Космической одиссеи». Несмотря на все мои ценности, на мою доброту, сердечность, дружественность и человечность, несмотря на моё чувство безграничности сознания, несмотря на чувство Бога, дикий зверь — жестокий, беспощадный и реагирующий на любую опасность импульсами агрессии — живёт в моём теле, коктейль его крови из тестостерона, адреналина и кортизола пульсирует в моей крови, его рык рвётся из моей груди, и его лапа сжимает камень в моих руках. И сейчас я сижу перед стеной, всматриваясь в её пустое зеркало, и вижу в нём обезьяну. И с этим как-то надо быть. И я остаюсь с этим, и остаюсь, и остаюсь…
Но не достойный гнева моего
Итак, узнай: отцом
Мне был Полиб, коринфский уроженец,
А мать — Меропа, родом из дорян.
И первым я в Коринфе слыл, но случай
Произошёл, достойный удивленья,
Но не достойный гнева моего:
На пире гость один, напившись пьяным,
Меня поддельным сыном обозвал.
И, оскорблённый, я с трудом сдержался
В тот день и лишь наутро сообщил
Родителям. И распалились оба
На дерзость оскорбившего меня.
Их гнев меня обрадовал, — но всё же
Сомненья грызли: слухи поползли.
И, не сказавшись матери с отцом,
Пошёл я в Дельфы. Но не удостоил
Меня ответом Аполлон, лишь много
Предрёк мне бед, и ужаса, и горя:
Что суждено мне с матерью сойтись,
Родить детей, что будут мерзки людям,
И стать отца родимого убийцей.
Вещанью вняв, решил я: пусть Коринф
Мне будет дальше звёзд, — и я бежал
Туда, где не пришлось бы мне увидеть,
Как совершится мой постыдный рок.
Отправился — и вот пришёл в то место,
Где, по твоим словам, убит был царь.
Тебе, жена, я расскажу всю правду.
Когда пришёл я к встрече трёх дорог,
Глашатай и старик, как ты сказала,
В повозке, запряжённой лошадьми,
Мне встретились. Возница и старик
Меня сгонять с дороги стали силой.
Тогда возницу, что толкал меня,
Ударил я в сердцах. Старик меж тем,
Как только поравнялся я с повозкой,
Меня стрекалом в темя поразил.
С лихвой им отплатил я. В тот же миг
Старик, моей дубиной поражённый,
Упал, свалившись наземь, из повозки.
И всех я умертвил… И если есть
Родство меж ним… и Лаем… О, скажи,
Из смертных кто теперь меня несчастней,
Кто ненавистней в мире для богов?
«Кого ни свой не должен, ни чужой
Приветствовать и принимать, как гостя,
Но вон из дома гнать». И это — я,
Сам на себя обрушивший проклятья!
Я оскверняю ложе мертвеца
Кровавыми руками. Я ль не изверг?
Я ль не безбожник? Убежать бы мог…
Но мне нельзя к родителям вернуться,
В мой край родной: вступить придётся там
В брак с матерью и умертвить отца,
Полиба, кем рождён я и воспитан.
Но в том, что сила, выше человека,
Мне посылает всё, — сомненья нет!
Нет, грозные и праведные боги,
Да не увижу дня того, да сгину
С лица земли бесследно! Лишь бы только
Таким пятном себя не осквернить!
— Софокл. Царь Эдип
— Эдип, Эдип, Эдип… — Я опять взываю к своему герою, он по-прежнему здесь. — Как же ты мог, Эдип, убить собственного отца?..
— Я гнева не сдержал. И я не знал, что то был мой отец! То был старик лишь, незнакомый мне, пресёкший путь мой, да к тому же оскорбивший меня — ведь он ударил первым! А отец… я думал, что отец — совсем другой… Я думал, мой отец — Полиб, и я бежал, бежал я потому как можно дальше, чтоб не убить согласно предсказанью.
— Но послушай, Эдип, ты думал, что убил совершенно незнакомого и не связанного с тобой родством старика… но ведь он тоже мог быть чьим-то отцом. Разве его жизнь не ценна? Разве не ценна она для его сына? Разве не ценна она для него самого? Разве это ты дал её этому человеку в долг, чтобы потом забрать? А вместе с ним, кстати, ты убил ещё четверых, у которых тоже могли быть дети и уж точно были отцы и матери, — их-то за что?
Эдип молчит. Он уже раскаялся и не пытается оправдываться. Он уже вырвал себе глаза, чтобы отвернуться от заворожившего его мира — заворожившего славой, почётом, страхом и гневом; он вырвал себе глаза, чтобы развернуть свой взгляд внутрь, чтобы всматриваться в своё сердце и слушать голос совести.
Эдип прозрел, ибо слепой Эдип может видеть гораздо глубже зрячего. Я же продолжаю смотреть в стену, узнавая в её отражении Эдипа зрячего, но ослеплённого гневом, ослеплённого ненавистью, яростью, казавшейся ему если и не благородной, то уж точно оправданной. И сквозь лицо Эдипа, сквозь моё собственное лицо проступает морда обезьяны. И мне очень хочется отвернуться, очень хочется придумать оправдание, придумать какую-нибудь историю, которая расскажет мне, что я не обезьяна и что ярость и гнев мне просто необходимы, что убийство мне необходимо, что власть над другими мне необходима. Что желание совокупления мне необходимо. Страсть, страсть, страстное желание… Но для чего? «Чтобы выжить, чтобы выжить, чтобы выжить!» — пульсирует в моих висках кровь.
После Бучи и Ирпеня, после Изюма, Мариуполя и всех других украинских городов, ставших чёрными символами этой войны, символами бесчестия российских солдат, сколько раз я слышал оправдания! Оправдания поведения этих солдат «правильной историей», историей о том, что они не могли иначе, что они были вынуждены, что на любой войне люди так делают, что все хороши, что на войне не может быть правил.
Я смотрю в стену и спрашиваю себя: «А ты мог бы так? Попади ты в похожие обстоятельства, у тебя тоже не было бы выбора? Ты ведь мужчина, ты знаешь, что такое драться, ты знаешь, как переживается ярость, застилающая кровавым светом глаза, ты знаешь, как переживается липкий страх, шепчущий: “Предай всех и беги без оглядки”, ты знаешь, как переживается расчётливая отрешённость бесчувственного убийцы. Да, ты человек, и ты прекрасно знаешь, что такое бояться, впадать в ярость, испытывать жадность или похоть… ты всё это знаешь, ты всё это умеешь».
И я вспоминаю тебя, вспоминаю армейскую службу. Ты не был на войне, но машина подавления человека, действовавшая в советской армии, проехалась по тебе, как и по миллионам других советских людей, советских мужчин. Что ж, я рад, что ты выдержал и она не размолола тебя в твои восемнадцать лет, но не всем так повезло. Не всем повезло со здоровой внутренней основой, с хорошей семьёй, с благоприятными условиями жизни в целом, не все в детстве научились различать добро и зло. И самое главное, что не все сумели рассмотреть в себе жестокую и изворотливую обезьяну и выбрать при этом человека. Не все могли расслышать благую весть сознания, способного увидеть себя и ужаснуться. Увидеть ту часть себя, которой ужасается другая часть себя.
Эдип был уверен в своей правоте. Он верил в историю о себе как о благородном человеке, мудром человеке, знающем человеке, но так и не увидел обезьяну, которая взяла его жизнь в свои лапы. Если бы он видел эту тёмную, дикую, далёкую от благородства внутреннюю тварь, возможно, он смог бы выбрать в себе человека, и этот выбор был бы благородным поступком, ибо именно здесь открывается путь к облагораживанию себя — в сознательном выборе между обезьяной и человеком. Оба этих существа живут во мне, но чтобы сделать сознательный выбор, мне необходимо знать обоих, необходимо неустанно всматриваться в себя и изучать себя, как светлые свои стороны, так и тёмные. Здесь рождается этика и, как говорил Сократ, здесь рождается та жизнь, которую стоит прожить, — жизнь исследованная, жизнь изведанная, жизнь осмысленная, жизнь благородная, жизнь узнанная. В этом месте, как мне кажется, Сократ и Будда абсолютно сходятся во мнениях. В этом месте к ним присоединяется Догэн со словами:
«Носиться со своим “я”, пытаясь осветить им мириады вещей, — это практика иллюзии. Позволять мириадам вещей проявлять себя — это практика пробуждения. Те, кто глубоко всматривается в свои заблуждения, — будды. Те, кто глубоко погрузился в заблуждения по поводу своего пробуждения, — обычные существа. Однако существуют люди, пробуждающиеся на пике пробуждения, и есть люди, всё более заблуждающиеся в глубине заблуждения».
В этом месте дельфийская Пифия шепчет мне: «Узнай себя, узнай себя, узнай себя!» И я продолжаю всматриваться в зеркало стены, узнавая и узнавая. И я понимаю, что вот уже пришла полнота времени.
Предсказание себя
Но что же мешает людям исследовать себя? Как это ни парадоксально, препятствует им знание о себе. Точнее, предзнание, такое же предзнание о себе, которое было у Эдипа. Знание, которое мы можем назвать самоуверенностью, — именно оно ведёт к беде, ибо самоуверенность указывает только лишь на поверхностность, узость и тупость. Именно об этом написали Стругацкие: «Видит горы и леса, облака и небеса, но не видит ничего, что под носом у него»; именно поэтому Сократ говорил: «Я знаю, что я ничего не знаю», — он говорил, что не знает себя и поэтому не может точно утверждать, кто же он такой. Говорил, что единственная его задача — это узнавать и знавать себя, и именно поэтому Сократ был объявлен мудрейшим в ойкумене человеком.
Но мне нельзя к родителям вернуться,
В мой край родной: вступить придётся там
В брак с матерью и умертвить отца,
Полиба, кем рождён я и воспитан.
Но в том, что сила, выше человека,
Мне посылает всё, — сомненья нет!
— сообщает Эдип своей жене, не зная ещё о том, что она не только жена, но и мать его. Не подозревая, что отца, которого он так боится убить, он уже убил. Эдип с уверенностью говорит о своём будущем, ориентируясь на прошлое, но прошлое его ложно, история, рисующаяся в его голове, неверна. И эта ложная история о прошлом и будущем закрывает его взгляд от настоящего.
Недаром в русском языке непосредственно происходящее событие называется настоящим временем. Только сейчас и существует настоящая реальность. Но что это значит? Что происходит прямо сейчас? Прямо сейчас есть мир, есть я, есть жизнь и мир, жизнь и я — это совершенно неописуемая тайна, не укладывающаяся ни в какую понятную мне историю. Прямо сейчас приходит полнота времени. Будда называл себя Татхагатой — Так приходящим и Так уходящим, именно этой приходящей полнотой времени он себя и называл.
Я смотрю в дымящееся зеркало стены и предупреждаю себя: «Будь осторожен, опасайся точного знания прошлого, опасайся заготовленной заранее истории о правильном и неправильном будущем. Проверяй, исследуй, пробуй реальность на вкус сейчас, и сейчас, и сейчас… Самое главное — опасайся самоуверенности, будь осторожен с собой, опасайся точного знания о том, кто ты есть. Опасайся знания, но узнавай. Узнавай себя, бесконечно узнавай. Узнавай себя как тайну, как непостижимую тайну. Не как понятную тебе историю, не как загадку, которую предстоит разгадать, но как тайну, которую можно прожить. Тайну полноты времени. Прошу тебя, на своём жизненном пути узнай себя как тайну!
И слушай. Слушай голос совести, слушай его, слушай и выбирай между обезьяной и человеком. А потом — между человеком и Богом». И вот уже пришла полнота времени, когда послал Бог Сына Своего на землю.
На мосту накануне Рождества
Сегодня сочельник. Завтра будет Рождество, вот уже пришла полнота времени… «Кто я и где моё место на этой войне?» — спрашиваю я стену, перед которой сижу. Сколько раз мне уже пришлось потерять себя за время войны? Потерять и снова найти. Сейчас опять время растерянности, печали, ожидания и слушания. Опять я очутился в сумрачном лесу.
Впрочем, разве за последний год хотя бы на один день печаль покидала меня? И разве чувство растерянности посещало меня только во время войны? Разве не терялся я в течение всей своей жизни? Да вся моя жизнь только и состоит из потерь себя и нового обнаружения себя — в этом её постоянство, на которое можно внутренне опереться.
Дело ведь не в том, что потерялся, а в самом отношении к потерянности. Жизнь мне сообщает, что теряться не только нормально, но и необходимо, иначе как ещё найти новый путь? Жизнь мне сообщает, что моя печаль — это и есть полнота времени сейчас, моя растерянность — это и есть полнота времени сейчас. Жизнь мне сообщает, что и я тоже Так приходящий в полноте печали и растерянности, я Так уходящий в печали и растерянности. И вот уже пришла полнота времени, когда послал Бог Сына Своего на землю.
Война, разрушив множество оснований моей жизни, забросила меня в новый какой-то, малознакомый мне лес, побродив по которому я обнаружил, что могу стать мостом. Потом я вспомнил, что, собственно, мостом всегда и был. И с первого дня войны я этим мостом сделался, даже не догадываясь, что я уже — мост. У меня так часто бывает: сначала я делаю что-то, делаю как бы всем собой (телом-сознанием-интуицией), а потом даю этому название, постфактум понимаю, что оказался в нужном месте, в нужное время в нужной конфигурации себя. Это я называю единством с жизнью.
Пожалуй, только мостом я и могу быть, мостом и ничем другим. Мост мой (то есть я сам) сделан из людей — люди приходят и уходят, они идут своей дорогой и используют мост как переправу на другую сторону своей жизни. А мост остаётся, чтобы встретить новых путников.
Но я помню. Я их всех помню — их глаза, слова, руки и тела. Мост мой сплетён из их рук, глаз, слов и молчания. Я помню след их тепла, оставленный в моей жизни. Я помню их шаги по мосту, ибо их следы впечатались в мою мостовую плоть. Многих из них я видел голыми, совсем голыми, даже если они были в одежде. Я видел их своей голой кожей. Мы встречались обнажёнными, и неважно, были ли мы одеты или нет, под одеждой мы всегда голые.
Я помню их, ушедших своей дорогой, и мне жаль, что они ушли, довольно часто я тоскую по ним, по их глазам и рукам. Иногда я даже пытаюсь вернуть кого-то из них, напоминая о себе, но понимаю, что они уже слишком далеко и вернуться не могут, да мне и не докричаться. Однако назначение моста ведь и состоит в том, чтобы через него проходили, а значит, печаль расставания — это неизбежное качество жизни моста, и мне приходится размещать в себе и эту печаль — печаль ухода всего и всех. Всё в этом мире — Так уходящее. Всё в этом мире Будда. Всё в этом мире исполнено полноты времени прихода и ухода. И я размещаю в себе печаль ухода и сам размещаюсь в ней.
Знаешь, когда я размышляю, почему я откликнулся на зов пути дзэн, ещё в те далёкие времена, когда был тобой, то понимаю, что среди прочего именно этот путь позволяет мне разместить в нём любые чувства, включая и печаль. Дзэн не подталкивает меня к особым состояниям сознания, к блаженству, радости и счастью, — дзэн предлагает мне принять жизнь во всей её полноте, разместив её в себе всю без остатка, разместив со всеми её противоречиями и амбивалентными чувствами, с её светом и тенью, с её уродством и красотой, с её войной, чумой, миром и исцелением. Разместить в себе дикое животное, наполненное тёмными инстинктами, разместить в себе всех демонов жажды жизни и отвращения к жизни, разместить и выбрать путь человека. Так приходящего и так уходящего человека.
Дзэн — это то русло, где могут течь мои горе и радость, это тот путь, где я понимаю, что это не мои горе и радость, а человеческие горе и радость. Дзэн — это путь, расширяющий меня до себя, говорящий мне: «Ты настоящий, гораздо больше того себя, которого ты знаешь. Узнай себя, — говорит мне Путь Дзэн, — узнай себя».
Сейчас, когда некоторые из шедших по мосту в начале войны покидают его и отдаляются, я чувствую новую волну печали, волну растерянности, ведь мост не только существует для них, но и состоит из них, из тех людей, что уходят. Сейчас. Но в то же время я встречаю тех, кто приходит. Зная, что рано или поздно и они уйдут, я улыбаюсь им где-то внутри, даже если лицо моё хмурое и заспанное с утра. Даже если печаль не покидает меня вот уже скоро, как год. По вечерам я сижу с ними молча — с теми, кто тут с самого начала войны, и с теми, кто пришёл недавно. В этой разделяемой нами тишине я чувствую, что никто никогда и никуда не может уйти. Все уже здесь, все навсегда.
Вот, собственно, и ответ на вопрос, с которым я проснулся сегодня: кто я и где моё место на этой войне? Опять. Спустя почти год войны. Кто я опять? Кто я здесь? Я пытаюсь узнать себя. И остаюсь мостом. Только мост этот текучий, как путь дзэн, как Унсуи — путь облака и воды. Мост состоит из движущихся по нему людей. Из их рук, глаз, слов и тел, из моей радости встречи и печали расставания, из моей тоски по ушедшим.
Некоторые, кстати, возвращаются и снова проходят по мосту — и в наших новых встречах просвечивает особое чувство радости. Это, конечно, совсем уже другие люди, но со следами прежних, со следами наших прежних встреч. И одновременно с этим никто, никогда, никуда не уходит. Одновременно. Все уже здесь, все навсегда, все одновременно. И завтра воскреснет Бог. Опять. И завтра я снова буду узнавать себя. Если наступит завтра, я буду узнавать себя. Узнавать как прохожего, узнавать как тайну, узнавать как самую интимную встречу. Завтра я снова приду.
У учителя Фаяна была небольшая сангха. Жил он вместе со своими последователями на берегу большого озера. Однажды учитель Фаян вдруг проснулся и сказал ученикам:
— Собирайтесь, мы должны пойти в паломничество вокруг озера.
— Зачем, учитель? — спросили его ученики.
— Я не знаю зачем, но знаю, что надо идти.
Ну, пошли… Долго ли шли, коротко ли, но где-то на середине пути повстречали они ещё одного дзэнского учителя, по имени Дизанг, отдыхавшего под деревом.
Дизанг спросил Фаяна:
— Куда это вы направляетесь?
— Я не знаю, — ответил Фаян.
— Ооо… — протянул Дизанг уважительно, — незнание — это самое сокровенное.
Фаян при этом испытал сатори (пробуждение, инсайт).
Скачать все аудиописьма
Телеграм-канал Письма к самому себе
Плелист в YouTube
Плелист в SoundCloud
С начала войны я работаю исключительно за свободные пожертвования, если вы цените проект “Будда в городе” и хотите поддержать мои жизнь и работу, то можете сделать это здесь:
Поддержать Будду в городе
Всего вам доброго и, надеюсь, до следующих встреч.
И помните: в каждое мгновение у вас есть выбор – сделайте лучший.
А теперь идите и медитируйте!