– Ну что, Догэн, чему ты научился в Китае? Чего нового там узнал?
– Я узнал, что нос у человека располагается вертикально, а глаза – горизонтально.
Река
В Москве я останавливаюсь в квартире друзей. В квартире с видом на огни, на город и на реку. И мне нравится сидеть перед окном и смотреть, как город просыпается утром, как гаснут постепенно фонари на набережной и в реке, на набережной и в реке, на набережной и в реке… Как из тумана вырастают дома… за набережной и в реке. И машины параллельными с рекой реками текут в обе стороны. Там, внутри машин, люди текут куда-то по своей жизни. Незнакомые мне люди, чужие мне люди.
Чужие? Неужели чужие?
Все эти люди в машинах, вытекающих из правого нижнего угла моего окна и скрывающихся за углом дома напротив… я никогда больше не встречусь с ними. Никогда.
Неужели никогда?
В тумане течёт река. Течёт безмолвно, под звуки текущих с ней по соседству машин, под аккомпанемент скребущей снег лопаты дворника. Течёт в тишине моей комнаты. А капли в реке… или как их там… молекулы, атомы… они тоже чужие друг другу? Они тоже никогда больше не увидятся?
Местоимение
– Что изменилось?
Одна девушка ответила:
– Чувствую, что люди стали менее враждебными.
Люди стали менее враждебными! Люди изменились. От того, что мы просто посидели молча вместе. В одном месте.
Как-то разговаривали мы с другом – с Сашей Гиршоном, и он сказал, что “я” – это местоимение, в смысле: “место-имение”.
А если я сижу с кем-то в одном месте, просто сижу тихо, просто дышу, то я разделяю с ним это место, разделяю с ним дыхание, этот воздух. Воздух, который только что был моим, становится твоим, а тот, что был твоим, – моим. Место, которое имею я, имеешь и ты. Это так просто – быть вместе… и так сложно.
Голые
-Кодо Соваки Роши (учитель дзэн)
Раз в год я провожу программу, называемую “Мистерия Перехода”, посвящённую рождению и смерти. Я провожу её так редко, потому что чаще умирать нельзя – есть опасность привыкнуть. На Мистерии есть несколько “голых процессов”. Люди раздеваются и встречаются голыми, как есть. Встречаются руками, телами, сердцами, глазами и чем-то, что там – в глубине глаз – очень-очень глубоко. Так глубоко, что в обычной жизни этого не видно, а на Мистерии появляется небольшой шанс увидеть.
И когда они вот так встречаются, то им становится очень просто жить, очень безопасно. Потому что там, в той глубине, нет другого, нет чужого, нет тебя и меня, нет место-имения. Голым быть просто – ты родился голым и умрёшь голым. Я и ты – мы оба голые, и что нам нужно ещё, кроме того чтобы просто смотреть друг другу в глаза, где нет меня и тебя? Что нам нужно, кроме того чтобы просто смеяться и плакать, кроме того чтобы слушать стук сердца, кроме того чтобы слушать дыхание друг друга?
Когда ты голый – ты неуязвим, потому что одет в свою абсолютную уязвимость. У тебя ничего нет, кроме твоего рождения и смерти, кроме одного-единственного вдоха и выдоха, кроме этого сейчас, что течёт через твою жизнь. Когда мы оба голые – мы абсолютно равные. Когда мы оба голые, нам ничего не принадлежит – ни тебе, ни мне. У нас есть только тела, которые нам тоже не принадлежат. Тела родившиеся, взрослеющие, стареющие, умирающие.
Поэтому нам не страшно, когда мы голые. У нас ничего нет, и мы ничего не можем отнять друг у друга. Поэтому так легко быть голым. Поэтому обнажённость освобождает.
Поэтому аскетизм так популярен среди духовных искателей. Оставить всё – всю мишуру этого мира, все социальные статусы, все амбиции, все одёжки, по которым встречают и провожают, все место-имения… и устремить свой взор к своей абсолютно обнажённой экзистенции. К вопросу: “Я есмь! – что это значит?” Раздеться перед жизнью – это освобождение. Быть голым легко.
Ведь когда голый процесс на Мистерии заканчивается, мы опять надеваем свои трусы и часы. Мы опять вспоминаем о времени, о жизни во времени, о статусах, о собственности, о место-имении. И тогда появляются границы – это моё место-имение, а это твоё, и я пааапрашу на моё не зариться. С появлением одежды появляются границы. Возникают вопросы: а кто мне этот человек? Какое мне до него дело? Как близко я могу его подпустить к себе?
Мальчик
Слышу, кто-то плачет. Оглядываюсь – мальчик лет десяти возится со своим самокатом, всхлипывает и чего-то бормочет себе под нос. Могу разобрать только какие-то старушечьи причитания: “Да что же это такое-то, да за что же мне это? За что опять?”
Но я по инерции иду мимо. Кто он мне, этот пацан? Правильно, никто.Но затем всё-таки разворачиваюсь – в конце концов, время ещё есть, не опоздаю. Обхожу стоящие машины и подхожу к мальчишке:
– Чего случилось?
– Да вот… пакет… пакет… порвался, – слышу сквозь всхлипы.
Присматриваюсь: действительно, накупил он себе какой-то газировки – две огромных двухлитровых бутылки – и пытался засунуть в тонкий пакет. Ну, пакет, понятно, и лопнул. Теперь у него в руках самокат, две тяжёлых бутылки, пакет с чипсами и тот самый ни на что не годный драный пакет из супермаркета. И смех и грех, в общем.
Но для него-то это не смех. Для него это реальное горе. Плачет-то он настоящими горючими слезами. Ну, пошли в магазин вместе, купили два крепких пакета.
Чужой ли мне этот мальчик? Нет – теперь не чужой. А если теперь не чужой, то как он мог быть чужим раньше?
Человек-глагол
Я постоянно спрашиваю себя: как мне совместить эту жизнь голым с жизнью одетым? Ведь узнав её – голую жизнь, так не хочется снова одеваться. Так не хочется притворяться, будто в одежде мы чем-то отличаемся. Будто в одежде мы чужие друг другу.
Но это приходится делать. Приходится непрерывно учиться общаться с одетыми людьми, с их границами, с их место-имениями. И приходится напяливать на себя какие-то дурацкие колпаки и мантии. На грудь вешать ордена, на стены – сертификаты, а на лоб ставить печать важности и озабоченности. Озабоченность очень важна, для важного лица.
Одно мне помогает, что однажды пережив этот опыт голой встречи, мне уже трудно её забыть. Практически невозможно. И мне трудно поверить в серьёзность одежды, в её реальность. Мне трудно поверить, что этот человек начальник, а этот подчинённый, что этот богатый, а этот бедный, что этот крутой, а этот всмятку.
Вы что, серьёзно, что ли? Вы что, умирать не собираетесь?
Нет, знаете, мне не интересно играть в вашу игру статусов, понтов, орденов, дипломов и сертификатов. Мне не интересно соревноваться с вами и мериться местоимениями. Я не в вашей игре, но я вижу вас сквозь одежду – вы там голые, смешные, прекрасные и свободные. Мы с вами умрём, и потому мы с вами голые: и вы, мистер президент, и вы, Папа Римский, и вы, Далай-лама, и вы, мистер бомж на помойке, – мы все голые и мы не чужие друг другу.
Я сейчас смотрю из окна на реку, а река-то подо льдом. Знает ли одетая в лёд река, что она голая внутри? Вот что занимает меня в данный момент. А человек – это не местоимение, это даже не существительное. Человек – это глагол. Это голый глагол. Такой же голый, как река – вот что я думаю сейчас.
Всего вам доброго, и надеюсь, до следующих встреч.
И помните: в каждое мгновение у вас есть выбор – сделайте лучший.
А теперь идите и медитируйте!
