Письмо четырнадцатое. Взгляд Эдипа

Письма к самому себе. О Пути, Дыхании и Времени

Часть первая. Бытие

Скачать все аудиописьма

Телеграм-канал Письма к самому себе

Плелист в YouTube

Плелист в SoundCloud

Слушать аудиокнигу в YouTube:

Слушать аудиокнигу в SoundCloud:

Слушать в PodBean:

Письмо четырнадцатое. Взгляд Эдипа

Реки печали

Привет!

Не помню, где я слышал фразу: «Я рад, что ты видишь то, что видишь, но я также очень рад, что ты не видишь того, что вижу я». Я пишу тебе сейчас, в своё прошлое, и сообщаю, что я рад твоему неведению, рад тому, что ты не видишь того, что вижу сейчас я. Я рад, что ты ещё не знаешь об этой безумной, бесцельной, бессмысленной бойне, не видишь, не слышишь и не чувствуешь этого человеческого горя, этой трагедии.

Я вспоминаю тебя — себя пятнадцать лет назад, вспоминаю, как вы с М. смотрите документальный фильм «Апокалипсис» о Второй мировой войне. М. тогда сказала: «Это словно ужасный психоделический трип, внезапно охвативший целую планету». Сейчас я переживаю такой трип, пока ещё не мирового масштаба, но уже не глядя на него в телевизор, а соприкасаясь со своими близкими друзьями, родными душами, переживающими страшное путешествие сквозь войну. И я иду с ними — насколько, конечно, могу, находясь физически за тысячи километров от боевых действий. И я рад, что ты не видишь того, что вижу я, рад, что ты не чувствуешь того, что чувствую я. Рад, что ты можешь остаться и жить там, в моём мирном прошлом, глядя на войну, отстоящую от тебя на десятки лет, глядя на войну только в телевизоре.

Не припомню, чтобы в какой-то период жизни я испытывал столько концентрированной печали и горечи, как за последние одиннадцать месяцев, пока длится война. Проживая свою жизнь в течение пятидесяти четырёх лет, я, конечно, переживал множество разных чувств и состояний, они менялись одно за другим, как меняется бесконечно длинная река, текущая по разнообразным ландшафтам: счастье сменялось несчастьем, горе — радостью, подавленность — восторгом, очарование — разочарованием и новым очарованием, временные волны чувств и состояний были вложены друг в друга — короткие в длинные, а те — в более продолжительные. И конечно, между контрастными переживаниями всегда проявлялся бесконечный спектр оттенков. Конечно проявлялся.

Довольно часто я испытывал и печаль — тысячу двести пятьдесят её оттенков (ну хорошо, тысячу двести сорок семь), никогда я от неё не бежал, но, наоборот, находил особую глубину и прозрачность в этом чувстве. Однако за последние одиннадцать месяцев печали в процентном соотношении было, пожалуй, гораздо больше, чем за всю мою предыдущую жизнь вместе взятую. И скажу тебе честно, мне уже многовато.

К тому же у печали ведь действительно тысячи оттенков. Есть печаль, о которой писал Басё:

Или Исса:

Даже учитывая, что это стихотворение он написал на смерть своего маленького ребёнка, его печаль, проникающая сквозь строки, всё равно светла. Она легка и прозрачна, словно капелька той самой росы, постепенно высыхающей на утреннем солнце. Но горе войны — тёмное горе. Это горе густой и тяжёлой человеческой тени, мрачной тени самой жизни, тени Бога. И я рад, что ты не видишь того, что вижу я, не видишь этой тени, затопившей сейчас мои глаза.

Прямое попадание

Я пишу тебе в тот твой момент, когда ты сидишь посреди мая, посреди жужжащей, порхающей, зеленящейся жизнью солнечной поляны посреди дворика отеля Stockholm Studios на окраине уютного городка Ирпень, прильнувшего к боку древнего Киева. И я вижу то, что видишь ты. Я вижу, как уборщица домывает пол в только что построенном зале, как Андрей, хозяин отеля, вкручивает там лампочки: завтра — в твоём завтра — приедет вся группа, и вы войдёте в зал. Это уже второй твой ретрит в Ирпене и в этом отеле. Первый, ровно год назад, ты провёл здесь прямо в холле, ибо зала ещё не было. Андрей, будучи человеком хозяйственным и сметливым, поглядев на то, как мы ютимся в холле, по завершении программы объявил: «Приезжайте через год, у вас будет отдельный удобный зал, закрытый от посторонних взглядов». Сказано — сделано: ровно через год, в тех же числах в начале мая, ты сидишь и смотришь на новенькое, с иголочки, помещение зала для занятий. И я сейчас смотрю на него твоими глазами. Наша группа стала первой вошедшей в него. Потом была программа, был танец, были разговоры и молчание. Лена, прилетевшая специально на эту программу из Японии, заваривала нам чай, Володя показывал приёмы джиу-джитсу, огромный Антон обнимал всех своими лапищами, завтракали мы все вместе за одним большим столом во дворе. Потом была весна, потом было лето…

И вот спустя два больных ковидных года тот самый зал расстрелян прямым попаданием ракеты. Это было первое прямое попадание в мою личную историю. В самом начале войны. Хотя… хотя если дом разрушен у моих близких друзей, разве это не касается меня, разве это не моя личная история, не моя трагедия? Да пусть даже и не у друзей, а просто у кого-то. У кого-то разрушен дом — это разве меня не касается? Если я вижу это, то меня это касается. Если я знаю об этом, меня это касается. Всё, что меня касается, становится моим опытом. Становится моим.

Сейчас, спустя одиннадцать месяцев войны, так много украинских домов разрушено! Каждый день туда летят десятки ракет, намеренно уничтожая инфраструктуру страны, делая жизнь людей невыносимой, лишая их света и тепла, вынуждая их отчаяться и сдаться. Но они не сдаются и не сдадутся ни при каких обстоятельствах — мне это было ясно с самого начала, ибо я знал этих людей до войны. Для меня честь быть знакомым со многими из них, и я думаю, что с теми, кого я узнал только сейчас, во время войны, тебе тоже будет важно познакомиться.

Каждое утро с начала войны я выхожу в эфир и всматриваюсь в крохотные зум-окошки, ищу глазами их, моих дорогих украинцев… «Ночь продержались, живы», — думаю я, когда вижу их. А иногда кто-то не выходит, и я волнуюсь — может, нет света, может, какие-то свои обстоятельства у человека, а может, человека уже нет на этом свете. Я рад, что ты всего этого не видишь, всего этого не знаешь. Я рад, что у тебя есть Ирпень и новый зал, у тебя есть весна и встреча с друзьями.

Догэн в своём «Гэндзё-коане» написал:

Вот так же и твой Ирпень — это целый Ирпень, а мой — Ирпень раненый, Ирпень взорванный. Будет ещё один Ирпень, Ирпень исцелённый. Не знаю только, увидишь ли его ты — я из будущего.

Одна моя знакомая из Ирпеня, скульптор, летом начала лепить человеческие бюсты из глины, наполнять их землёй и семенами растений, а потом сырыми, без обжига, оставлять на раненых осколками бомб городских газонах и лужайках. Дожди поливали их, размывали глину, и растения прорастали сквозь неё. Дрова есть дрова, пепел есть пепел, семена есть семена, трава есть трава, но семена превращаются в траву и цветы, и наш с тобой Ирпень взойдёт новыми цветами для нового мира.

Я вижу тебя, Мара

«Я рад, что ты видишь то, что видишь, но также я рад, что ты не видишь того, что вижу я», — рядом с этой фразой в моём сознании возникает другая: «Я вижу тебя, Мара». Её произнёс Гаутама Шакьямуни, став Буддой — пробудившись к ясному видению истины. Ведь кульминацией его опыта непосредственно перед пробуждением была именно встреча с демоном Марой, когда тот искушал его. Искушал-искушал, да так и не раскусил.

Но что значит — встретиться с Марой, что значит увидеть дьявола Мару? Это значит распознать дьявола именно как дьявола, узнать его, хотя он и стремится принять тысячи добропорядочных форм. Тысячи форм омрачённого восприятия вообще, которые могут предстать в переживаемом опыте чем угодно. Именно это и делает человека Буддой — пробуждённым к ясному видению природы наваждения, в том числе своих тёмных сторон.

Догэн об этом сказал так:

Помнишь, в одном из предыдущих писем я писал, что Марой в славянской мифологии называлась богиня зимы и смерти, а её имя также родственно словам «смерть», «мор», «морок», «мрак», «марево», «кошмар». По-словенски «кошмар» произносится как nočna mora (ночна мора), по-чешски noční můra (ночни мура), да и в других индоевропейских языках «мор» и «мар» тоже звучат: английское слово nightmare и французское cauchemar — это всё тот же наш, славянский, «кошмар».

Кажется, что все эти «мур», «мор» и «мар» об одном и том же, но о чём именно? Почему в разных языках слова смерть и морок указывают на одного и того же дьявола? Я думаю об этом, я погружаюсь в этот вопрос, словно в пространство коана, в пространство загадки, окутанной густой тенью.

Эдипова правда

Я всматриваюсь в морок войны, опутавший мои глаза, и вспоминаю царя Эдипа, этого незадачливого разгадывателя загадок… Как странно играет моё коллажное мышление цепочками неочевидных связей и ассоциаций! Однако я думаю, что не зря уже много лет меня влечёт фигура этого мифологического героя, так же как привлекала она внимание поколений людей различных культур и народов последнюю пару тысячелетий. Ведь Эдип — это и я, и ты, это любой из нас, людей, в своём прошлом, настоящем и будущем. Эдип — архетипический образ человека, которому кажется, что он видит реальность, кажется, что он знает других людей, и самое главное, ему кажется, будто он знает себя. Мнится ему, что он знает свою судьбу и управляет ею. Ему кажется, кажется, кажется… однако одновременно с этой кажимостью нечто глубинное, безотчётное влечёт его к выслеживанию правды за пределами кажимости. Недаром «Царь Эдип» — первое известное нам мировое произведение в детективном жанре. Что же его зовёт? Что это за безотчётное влечение к правде? Ведь ему же все говорили — и пророки Пифия и Креонт, и друзья его: «Остановись Эдип, лучше тебе правды не знать!» Этот зов правды слышу и я; это он не даёт мне успокаиваться на известном, на познанном, это он бесконечно пробуждает меня из сна привычной, удобной обыденности. Из сна привычного знания себя.

У Эдипа, как и у меня, как и у тебя, как у любого человека, ищущего ответы на главные вопросы о жизни и о себе, как будто одновременно есть два знания о себе и жизни: первое — кажущееся, обманывающее своей определённостью, и второе — безотчётное, глубинное, но подталкивающее к дальнейшему поиску правды. И когда Эдип прозревает, когда он действительно узнаёт, кто он такой, когда он узнаёт реальное положение дел, он ужасается своему былому невежеству и в отчаянии выкалывает себе глаза. Глаза, которые так долго обманывали его, уверяя в том, что он видит правду. Эдип — это один из архетипических образов человеческой трагедии неведения, неуклонного поиска правды и последующего прозрения в трагичность человеческой жизни. Жизни, расположенной во времени, на перекрёстке судьбы и личного выбора. На этом перекрёстке у человека появляется шанс взять ответственность за свою судьбу, признав все сделанные выборы своими.

Трагедия как художественное произведение — это зеркало, поставленное перед человеком, чтобы тот смотрел в него, узнавая себя, распознавая своё положение в мире. А положение это — на пересечении путей, из которых герою нужно выбрать единственно верный. Герой трагедии всегда задаёт один и тот же вопрос: «Что мне делать? Как поступить на этом перекрёстке, какую дорогу выбрать?» И я, будучи «царём Эдипом» своей жизни, регулярно обнаруживаю себя на перекрёстке судьбы. Вот и сейчас в очередной раз я стою на этом знаковом месте, не решаясь сделать шаг. Я, конечно, сделаю его, мне лишь нужно собраться с мыслями и чувствами. Мне лишь нужно собрать себя в своём сердце.

Ткань человеческой судьбы соткана частично из обстоятельств, а частично из сознательных выборов, совершенных нами самими. Эдип, например, не выбирал своего рождения у проклятых богом отца и матери, не выбирал решения движимых страхом родителей убить его в младенчестве, он не выбирал своего спасения жалостливым пастухом, усыновления бездетными царём и царицей, и многих других «заданных» обстоятельств своей судьбы он не выбирал. Эдип был полностью обусловлен этими обстоятельствами, и именно из них, словно из корня древа его жизни, вырастали всё новые ветви древа его личной истории.

Стараясь избежать предсказанной беды — убийства отца и инцеста с матерью, охваченный страхом, бежит он из приютившего его города. Но дорога страха приводит его прямиком к роковому перекрёстку, где пророчество сбывается, и он таки убивает отца, не догадываясь о том, кого именно лишает жизни в порыве гнева. Само это действие становится основой для роста новых ветвей трагической судьбы героя.

Эдип не увидел своего демона Мару, не смог его распознать. Но чем же Мара околдовал Эдипа, чем заморочил? В первую очередь знанием — вот чем! «Точным» знанием, как всё было и как будет, знанием истории прошлого и будущего. «Точным» и «объективным» знанием, ведь что может быть точнее, чем слова самого бога Аполлона, изошедшие из уст дельфийской Пифии? Но Аполлон-то, может, и был точен, Аполлон-то, может, и предложил Эдипу объективную картину судьбы, но в этой объективности Эдип позабыл о самом себе, он позабыл о своём субъективном взгляде. Не делаю ли я и так же всякий раз, глядя на объективный мир и забывая о своём субъективном взгляде? Не забываю ли я, наблюдая наблюдаемое, включить в осознание и самого наблюдателя, то есть себя? Ведь это смотрю я, субъект, и мой взгляд не может не быть субъективным. «Узнай себя, – говорю я себе, – узнай себя, Эдип!»

Хотя имя Эдип переводится как «опухшие ноги», знатоки древнегреческого утверждают, что в этом имени заключена игра слов, ибо оно отсылает нас ещё и к слову «ойда», что означает «знать», или «видеть». Эдип кажется ведающим свою судьбу, он якобы знает своё происхождение, своё прошлое, а также осведомлён о своём будущем, которое предсказал оракул. Именно этого сценария он пытается избежать. Однако избежать роковой ошибки в наступившем будущем ему не удаётся, потому что его знание прошлого неверно: люди, которых он считал своими родителями, таковыми не являлись, история, в которой он был уверен, оказалась ложью.
Мара и мне всегда услужливо предлагает подходящую историю о прошлом, предлагает «единственно верный» нарратив, из которого я делаю выводы на будущее. Но Мара всегда обманывает. Сколько раз я убеждался в этом!

Эдип кажется знающим мудрецом, ибо отгадывает загадку Сфинкса. Он отгадывает загадку о человеке, о «человеческом времени» — детстве, взрослении и старении, однако, разгадывая абстрактного человека, «человека вообще», он понятия не имеет о тайне жизни очень конкретного человека: он не знает самого себя, не знает временного существа по имени Эдип. Вот и меня демон Мара непрестанно морочит заранее заготовленным «точным знанием» о том, кто я такой, закрывая меня этим знанием от тайны человеческого бытия, проявленной в конкретной человеческой судьбе — в моей собственной судьбе, за которую мне необходимо взять ответственность.

Да, говорю тебе, я должен взять ответственность за всё, что случилось в моей жизни, за то, что я не выбирал, за то, что я не решал, — я должен взять ответственность за всю жизнь целиком, без остатка, я должен взять ответственность за невозможность узнать себя, за невозможность сделать каждый выбор сознательно, за невозможность отвечать за все последствия своего выбора. Я должен взять ответственность за всё, что есть. Я должен взять ответственность за непостижимость тайны. Только так я могу занять своё место в жизни, какой бы она ни была, место в горе и радости, в красоте и уродстве. Только так я могу превратить беспощадный рок судьбы в трагедию. Мою личную трагедию, за которую я полностью отвечаю.

Дукха — это время

Эдип бежит. Он поспешает, торопится, гонимый страхом, порождённым ложной интерпретацией своей судьбы. Да, Мара ослепляет нас — страхом, ненавистью, страстью, чем угодно — и гонит, гонит, гонит по жизни, и мы несёмся не разбирая дороги. Он заставляет нас на бегу спотыкаться и разбивать себе лоб, а порой орудием омрачения он убивает нас или заставляет убивать других. Заставляет убивать жизнь в себе.

Эдип в порыве гнева убивает своего отца. Мара ослепляет нас ненавистью, яростью, которая обычно кажется нам если и не благородной, то уж точно оправданной. Справедливой! Так кажется изнутри переживания ярости, но когда ярость уходит, с чем мы остаёмся? Не с переживанием ли душевной пустоты, разочарования и горечи? И как часто мы сожалеем о содеянном под влиянием гнева? Если, конечно, не создаём очередную оправдывающую наши действия историю…

Эдип гордится собой, своим знанием человеческой природы (ведь он отгадал загадку о человеке!), он гордится спасением города от угрожающего ему чудовища, он настолько самоуверен, что не может даже усомниться в том, чтобы и дальше нести миссию спасителя города. Мара ослепляет нас — гордостью, самомнением, тщеславием. Он ослепляет нас уверенностью в собственной непогрешимости.

Эдип наслаждается своей силой, могуществом эффективностью. Мара ослепляет нас иллюзией силы, гарантией силы. «Вчера ты был сильным, вчера ты был эффективным и успешным, вчера ты был героем, — шепчет он нам на ухо, — сегодня будет так же, и завтра будет так же». Приятно мурлыкающий нашими мыслями морок усыпляет нас чувством вчерашней силы.

— Эдип, Эдип, Эдип… — зову я его… Или это он меня зовёт? Само имя Эдип зовёт меня…

Я сажусь перед стеной и начинаю всматриваться в её пустое зеркало. Эдип — это я, я — это Эдип. Я Эдип, расследующий преступление, я детектив, идущий по следам преступника и находящий его в конце пути. Находящий в конце пути самого себя.
Я сижу перед войной, и война клубится тьмой и болью в моих глазах, чёрным горем стекает она в моё сердце. Война как переплетение судеб, ослеплённых страхом, ненавистью, жадностью, самоуверенностью и горем. Величайшим человеческим горем. И я среди них, этих судеб, — слепой среди слепых. Чужой среди чужих.

Я вижу войну и нашу общую слепоту, и я рад, что ты остался в моём прошлом и не видишь этого. Но так же я рад, что сам я вижу сейчас. Я вижу себя — убийцу и насильника, я вижу себя — обманщика и предателя, я вижу себя — труса и подлеца, я вижу себя — невежественного тупицу и эгоиста, жаждущего только выживания, желающего только безопасности, желающего только удовольствия, желающего только самого себя, желающего, желающего, желающего… Это мой эдипов комплекс. Это эдипов комплекс любого человека: страх, ненависть, жадность, похоть, самоуверенность и гордость, оправданные «правильной историей». «Видит горы и леса, облака и небеса, но не видит ничего, что под носом у него» – Это сказано про меня. Это всё про меня. Меня слепого, меня отчуждённого от жизни, меня, бредущего в непроглядной тьме горя войны.

Это не они идут войной, не какие-то «они» — заблудшие души, погрязшие в неведении, жадности и ненависти, нет, это я иду войной. На всех, кто, как мне кажется, атакует меня, кто угрожает мне, кто хочет взять то, что принадлежит мне. Принадлежит мне, принадлежит мне, мне, мне, мне… я, я, я, я… Это я, Эдип!

Я сажусь перед стеной и всматриваюсь в её клубящееся тьмой войны зеркало. И вспоминаю благие слова Догэна:

Скачать все аудиописьма

Телеграм-канал Письма к самому себе

Плелист в YouTube

Плелист в SoundCloud

Всего вам доброго и, надеюсь, до следующих встреч.
И помните: в каждое мгновение у вас есть выбор – сделайте лучший.
А теперь идите и медитируйте!