Царица Небесная

Обеты Бодхисаттвы 5

Модальности восприятия

Глядя на распространённые описания техник медитации, мы можем увидеть (увидеть!), что очень многие из них описывают их через слова, связанные с визуальным восприятием. Возьмём, к примеру, слово свидетель. Мы ведь тренируемся в свидетельствовании, развиваем в себе внутреннего свидетеля, не так ли? Или, скажем, слово випассана дословно означает “видеть жизнь так, как она есть”, или “практика прозрения”. Слова наблюдать и отслеживать тоже в основном ассоциируются у нас с визуальным опытом.

“Ясно видеть”, “свидетельствовать”, “наблюдать”, “прозревать” – всеми этими выражениями применительно к медитации мы описываем внутренний опыт, но слова-то эти вообще-то относятся к восприятию внешних объектов, когда мы смотрим глазами изнутри наружу.

История такого рода словесных конструкций уходит к самому началу буддизма. Будда в ранних сутрах постоянно использует слова “видеть” и “смотреть” применительно к медитативному опыту, и лично я, будучи завзятым кинестетиком, вижу, нет, чувствую некоторую проблематичность в таком описании.

Конечно, если я вижу нечто, то сам процесс видения позволяет мне не слипаться с объектом восприятия, и это может быть полезно, особенно на ранних этапах практики, когда необходимо именно разлепиться, разотождествиться с захватывающими и поглощающими нас аффектами – мыслями, чувствами, состояниями. Но в дальнейшем это же самое видение может стать препятствием к новому уровню интеграции опыта. То есть эта дистанция между свидетелем и свидетельствуемым опытом может отрезать и отодвигать нас от непосредственного переживания жизни.

У Джеймса Джойса в одном рассказе есть фраза: “Мистер Даффи жил на некотором расстоянии от своего тела”. Так вот, если свидетель только и делает, что издалека свидетельствует свидетельствуемый опыт, то он и живёт как будто на некотором расстоянии от своей жизни. А полностью переживать жизнь – это значит чувствовать её, а не только свидетельствовать.
Между тем переключение модальности восприятия с видения на слушание может выводить нас из этой дихотомии свидетельствующего и свидетельствуемого. Хотя звук воспринимается тоже как звучащий где-то там, на расстоянии, тем не менее при достаточно безусильной тренировке мы можем научиться слушать объёмно, когда звуки воспринимаются звучащими в бесконечном пространстве нашего восприятия. Это открывает путь к недвойственному восприятию жизни вообще.

Бодхисаттвы и Бодхисаттвы

Вот возьмём, к примеру, Авалокитешвару – бодхисаттву сострадания. Имя его переводится как “Владыка мира”, или “Владыка, взирающий сверху”. Этакая патриархальная фигура для патриархального мира – что-то вроде Бога-отца – сострадательного, но тем не менее взирающего сверху, присматривающего за неразумными детьми, копошащимися внизу, следящего… с расстояния… и, ещё раз подчеркну, сверху. Лично для меня такая символическая проксемика имеет значение: всю мою жизнь у меня были натянутые отношения с теми, кто взирал на меня сверху, даже с превеликим состраданием.

Но вот интересно, что на Дальнем Востоке – в Китае и затем в Корее и Японии, несмотря на весь тамошний патриархат, эта мужская фигура смотрящего превратилась в женскую – слушающую. Гуаньинь, одно из воплощений Авалокитешвары, переводится как “Та, что слушает”, а так как она бодхисаттва сострадания, то ещё её имя означает “Та, что слышит плач мира”.
То есть идея этого образа, как я её понимаю, состоит в том, что, когда мы слушаем с открытым сердцем и действительно слышим, мы неизбежно улавливаем страдания мира, ибо мир бесконечно плачет. В нашем повседневном языке есть выражение, которое, к сожалению, превратилось в затёртое клише: “Я слышу тебя”. Оно означает, что я понимаю, что я хотя бы в какой-то мере разделяю твои чувства, твоё мнение, твоё состояние. Что я с тобой сейчас. Жаль, что оно стало клише и его теперь как-то неудобно употреблять.

Вообще, я думаю, не зря мужская фигура бодхисаттвы, смотрящего сверху, следящего, свидетельствующего, присматривающего, превратилась в женскую фигуру, открытую слушанию плача мира. Не зря мужчина покровительствующий, но доминирующий, превратился в женщину, находящуюся рядом, близкую, поддерживающую, открытую, обнимающую. Мы можем увидеть, услышать и почувствовать разницу в этих символах. В христианском мире так называемые “простые люди”, когда им нужна поддержка, тоже ведь часто обращаются не к Иисусу, при всей его доброте, и уж тем более, не к папе его, а к маме. Помню, что бабушка моя, например, молилась исключительно Деве Марии. Так и обращалась: “Царица Небесная, Дева Мария заступница…” Да, проксемика имеет значение.

Хочу лишь заметить, что качества Бодхисаттвы Гуаньинь потенциально есть в каждом из нас, вне зависимости от пола, ранга и сексуальной ориентации, и мы можем развивать и актуализировать их, если это важно для нас. Мы можем слушать плач мира и откликаться на него. Мы можем вспоминать, что не отделены от мира, что не находимся где-то сверху, или сбоку, или снаружи, что плач мира – это и наш собственный плач.

Но лично для меня всё это дальневосточное сострадание неразрывно связано и с дальневосточным же незнанием. Прежде чем знать, сначала важно не знать. Прежде чем бежать на помощь и спасать или даже просто обнимать, нужно действительно прислушаться. А прислушаться – это и значит не знать, это значит хотя бы на время отказаться от своего готового знания “как надо”. И это трудно. Это почти невозможно. Ибо если я не знаю, то на что же мне тогда опереться?
“А вот на слушание и опирайся, – сообщает мне мудрая Гуаньинь, – на вопрошание, на любопытство, на интерес опирайся”.
И я спрашиваю. Задаю сакраментальный вопрос: “Что это?”

Когда этот Хуачжан потерял дар речи, что с ним вдруг сталось? Он забыл всё своё знание о мире – вот что. И он, наконец, начал слушать мир. И он начал культивировать слушание в форме вопрошания.

Вот и я, следуя по стопам Хуачжаня, стараюсь не столько знать, сколько забывать и не знать. Знание неизбежно, конечно, куда же без него, тем не менее нужно регулярно себе напоминать, что любое знание – это лишь крохотный островок в безбрежном океане незнания. Вопрос “Что это?” помогает мне вспоминать.

Всё как у Догэна, в общем:

Задавая вопрос “Что это?”, я открываю себя. Я в большей степени слушаю, чем смотрю. Я не ищу ответа на вопрос: “Что это?”, потому что ищу я обычно глазами (в английском это выражено напрямую словом looking, а в русском, например, через слово “высматривать”).

Да, я не ищу ответа, но я слушаю голос жизни.

Царица Небесная

Кстати, про Царицу Небесную, которой молилась моя бабушка. Вот небо – оно где? Ну как где – сверху, конечно. Но это ведь если его противопоставлять земле! Я снизу – оно сверху, и Царица Небесная в этом случае ничем не отличается от остального пантеона Владык, Взирающих Сверху. Само Небо взирает сверху и то ласково пригревает солнышком, то сжигает в гневе им же, то питает дождичком, то им же и топит, а порой и молнию может пустить, не говоря уж о метеорите.

Это если Небо сверху, а я – сирый и убогий – снизу. Но если небо вокруг? Оно же и вокруг тоже – вокруг земли, вокруг меня. Небо же меня обнимает. Небо меня слушает. Тут другая совсем Царица Небесная получается. Другие отношения с ней.

А если вспомнить, что я не только живу под небом, но и дышу небом? Ну вот же оно, небо, входит в меня при вдохе, а при выдохе снова из меня выскальзывает – это что же тогда получается, небо не только вокруг меня, но и внутри? Царица Небесная!

А от чего зависит восприятие Неба – сверху оно или вокруг, вокруг оно или внутри? Точнее, от кого это зависит? Вот то-то и оно. Нужно брать ответственность за небо в свои руки.

 

Всего вам доброго, и надеюсь, до следующих встреч.
И помните: в каждое мгновение у вас есть выбор – сделайте лучший.
А теперь идите и медитируйте!