Хроника жизни одного ростка 12

Двенадцатая неделя

Понедельник

Я давно уже заметил, что в моей жизни события приходят как будто пакетами: пакет удач сменяется пакетом неудач, пакет радостных событий – пакетом горестных и т. д. Сегодня вот пришёл пакет мелких раздражающих событий. Во-первых, у нас похолодало, а холод обычно делает меня раздражённым спорщиком. Я, видите ли, ни с чем не согласен в такие дни. Хотя в глубине души я, конечно, не согласен лишь с погодой, но, так как с ней спорить трудно, я выбираю какую-нибудь невинную жертву для своих нападок. Да, ну так вот: во-вторых, утром я чуть не проспал на медитацию, а когда, встрёпанный и помятый, пытался войти в зум, то он меня какое-то время не пускал; в-третьих, случилась ещё череда мелких технических неурядиц и сбоев, и пошло и поехало… началась неделя.

В такие дни, начиная чувствовать неладное, я стараюсь по возможности затаиться и меньше совершать резких движений, чтобы в этой посудной лавке под названием “О хрупкий дивный мир!” побить как можно меньше посуды. И конечно, в такие дни та самая практика интимных отношений с жизнью, о которой я пишу в своих заметках, бывает особенно полезной. Потому что посуда, знаете ли, посуда мне дорога.

В лавке нужно найти укромный какой-нибудь угол, засесть в него, закутаться в тёплое, притаиться и начать слушать жизнь: за окном – ветер, а здесь – дыхание. Да, и чаю, конечно, чаю ещё надо горячего. И пусть пакеты летят, а “хрупкий мир” подождёт, не каждому же дню быть удачным, зато посуда целее будет и пригодится для более благоприятного времени.

А с людьми как быть? Ну, мы же все в одной лавке. Вот сегодня как раз утреннюю медитацию мы закончили практикой сострадания разным страдающим существам. Наборы в пакетах у всех, может быть, и разные, но сами-то пакеты всем регулярно приходят, так что чего уж свои неурядицы выпячивать, хоть они, конечно, и ближе.

А по отношению ко мне эти люди тоже ведь жизнь, с которой я могу входить в интимные отношения. Слушать их, как ветер за окном и как дыхание здесь.

This is box title

Практика сострадания исцеляет
От мелких неурядиц отдельного человека
Здесь мы можем встретиться
Здесь можем быть вместе
Здесь мы можем стать просторнее.

Вторник

“Раз, два, три, четыре, пять – я иду тебя искать”. – Я просыпаюсь и завожу свою считалочку. На ночь мы выключаем отопление и спим с открытым окном, поэтому единственным островком тепла во всём доме, во всём мире, во всей вселенной, во всей необъятной ночи, окутавшей мир, остаётся только это свернувшееся клубочком пространство сна под одеялом.

“Раз, два, три, четыре, пять – я иду тебя искать… Нет, нет, только не это! Только не покидать мой уютный, пригретый островок сна и неги!”

Но мой нос уже прямо сейчас касается холодного морского бриза, проникающего через окно. Мой нос касается всей этой необъятной ночи со всеми её звёздами, галактиками, чёрными дырами и тёмной материей. Мой нос вдыхает необъятную ночь, и она неспеша втекает в меня.

И необъятная ночь согревается где-то там, в моей утробе, в моём сердце. И выдыхаю я уже тёплую и свою ночь. Я ли это делаю? Конечно нет, дыхание просто дышится. Начавшись однажды само, со шлепком акушерки по моей заднице, оно движется, и движется, и движется само через всю мою жизнь, пока не прекратится. Само. Не мною дадено, не мною будет и забрано.

Однако я могу соучаствовать и примазываться!

“Соучаствовать и примазываться” – это мой девиз. Соучаствовать в согревании необъятной ночи, во вращении галактик, в свете звёзд, в шуме прибоя, в этом истошном лае чёртовой собачонки… “Эй, хозяин, что ж тебе не спится-то? Что ж ты, паразит, в такую рань её гулять выводишь?” Соучаствовать в дыхании – внутрь-наружу, внутрь-наружу, внутрь-наружу.

“Раз, два, три, четыре, пять – я иду тебя искать”. Я всё-таки вылезаю из-под одеяла, покидаю свой островок тепла и отплываю в безбрежный океан дня. Его прибой бьётся о берега моего сна, создавая довольно много пены, но полоса прибоя всё же не очень широка и, пройдя её, я довольно быстро вывожу себя на чистую воду.

“Раз, два, три, четыре, пять – я сажусь тебя искать”. На ритрите у нас началась неделя практики сострадания, и я сажусь себя искать. Я сажусь соучаствовать в дыхании – внутрь-наружу, внутрь-наружу, соучаствовать в дыхании с океаном, с деревьями, с травами, с взбалмошной собачонкой и её не менее взбалмошным хозяином, соучаствовать со всеми соучастниками ритрита, разбросанными по планете, соучаствовать с моим заболевшим ковидом братом за тысячи километров от меня, соучаствовать со всеми теми, с кем я не знаком лично, с теми, кто умер вчера и тысячу лет назад, соучаствовать с наступающим рассветом, с приходящим днём, соучаствовать в дыхании: внутрь-наружу, внутрь-наружу, раз, два, три, четыре, пять – я сажусь тебя искать, я сажусь согревать необъятную ночь своим дыханием. Своим дыханием.

Среда

Меня интересуют границы. Границы ночи и дня, сна и пробуждения, выдоха и вдоха, внутреннего и внешнего, формы и пространства, слова и молчания. По сути, всё это границы времени.

Когда-то давным-давно, я даже устроился работать в морг, чтобы изучать границы между живым и мёртвым. Но продержался там всего месяц. Помню, что кроме сильного отвращения к запаху и склизким тканям, в этой работе меня отталкивало общее механистичное отношение работников к мёртвым телам. Ведь совсем недавно они были живыми. К тому же, тогда, в двадцать лет, я был так углублён в жизнь, что мне было чрезвычайно сложно приближаться к её границе.

А теперь, куда бы я ни всматривался, я нигде не могу найти чётко прочерченных границ. В том числе между жизнью и смертью.
Я хорошо помню смерть своей бабушки. Я помню её руками, потому что держал одну руку у неё под головой, а другую – на груди. Её уход был похож на переход дня в ночь, в нём был целый спектр состояний. Потом я присутствовал при умирании других людей, все эти переходы были такими – спектральными.

Я помню последнюю встречу наших взглядов с каждым из них, он был особенным, этот их последний взгляд человека, обернувшегося на пороге. И не только у людей, кстати, я помню так же взгляд одного умирающего телёнка, встреченного мной в Индии, и кота, выпавшего из окна соседнего дома. У них у всех был этот взгляд. Взгляд существа, идущего по переходу между жизнью и смертью. Как будто они сами уже стали этим переходом.

Да, по сути, любые границы – это границы времени. Но тут, на границе, притаился парадокс. Тот самый, о котором писал Догэн в Гэндзё-коане:

This is box title

“Дрова превращаются в пепел, но пепел не становится опять дровами. Тем не менее не нужно рассматривать дрова как предшествующее, а пепел как последующее. Дрова есть дрова, пепел есть пепел – они воплощают сами себя, и это воплощение включает прошлое и будущее, но одновременно независимо от прошлого и будущего”.

Дрова и пепел – это моментальные состояния, мёртвое и живое – моментальные состояния, сон и бодрствование – моментальные состояния, но одновременно с этим, они же – это спектр непрерывных переходов, где невозможно прочертить чётких границ, отделив одно от другого. Дрова и пепел – это волны, мёртвое и живое – это волны, сон и бодрствование – это волны.

Сегодня я проснулся, чувствуя эту волну, как она выносит меня из сна в бодрствование, как из того мира проявляется этот. Волна была похожа на ту, что я наблюдаю сейчас в окне – я наблюдаю рассвет, наблюдаю волну света, рождающуюся из тьмы.
А полчаса назад я проделал упражнение культивации сострадания, которое мы практикуем на ритрите. Я вспоминал живых и мёртвых, близких и далёких, всех их, страдающих и счастливых, движущихся во времени, волнами времени. И я сам был волной, протягивающейся от того, что называю “я”, до того, кого называю “ты”. Я и сейчас такая волна. Всё это очень странно. Очень странно.

Четверг

Сегодня после медитации я снова взялся за текст Гэндзё-коана. Последний параграф, на котором я остановился, был про рыб и птиц:

This is box title

“Рыбы плавают в океане, и вне зависимости от того, как далеко они заплывают, вода никогда не заканчивается. Птицы летают в небе, и вне зависимости от того, как долго они летят, небо никогда не заканчивается. При этом рыбы не покидают воды, а птицы не покидают неба, и чем больший объём воды и неба они могут осваивать для жизни, тем полезней для них. Действуя таким образом, рыбы и птицы полностью реализуют свои возможности в заданных обстоятельствах. Если же рыбы покинут воду, а птицы покинут воздух, они умрут. Помни, что вода — это жизнь и воздух — это жизнь. Птица — это жизнь, и рыба — это жизнь. Жизнь — это птица, и жизнь — это рыба. Следуя этой аналогии, мы можем сказать, что практика пробуждения и опыт пробуждения, а также сама жизнь находятся в тех же отношениях, что и рыба, вода и жизнь, что и птица, небо и жизнь”.

А дальше следует вот что:

This is box title

“Однако если птица и рыба пытаются понять суть неба и воды, при этом не летая и не плавая, они никогда не обретут ни своего места, ни своего пути. Ты же можешь найти место и путь прямо сейчас. Место, где ты находишься прямо сейчас, – это и есть жизнь, реализующая себя через тебя. Эти место и путь не малы и не велики, они не внутри и не снаружи, не твои и не чужие, их не было прежде и не будет в будущем. Они просто есть”.

Догэн играет словами, а я в очередной раз вспоминаю слова моего друга Саши Гиршона: “Я – это местоимение”. И, продолжая его мысль, вступаю в диалог с самим собой:
– Что такое “я” птицы?
– Может быть, её полёт?
– А “я” рыбы – её плавание?
– Наверное.
– А где мои место и путь?
– Там, где ты есть.
– А где я есть?
– Место, где ты находишься прямо сейчас, – это и есть жизнь, реализующая себя через тебя. Эти место и путь не малы и не велики, они не внутри и не снаружи, не твои и не чужие, их не было прежде и не будет в будущем. Они просто есть.
Это моё место летит во времени, как летит в нём же и место птицы, оно плывёт во времени, как плывёт в нём и место рыбы.

Тебе хочется какой-то определённости? Но единственная определённость существует только во взмахе крыла птицы и шевелении плавника рыбы. Птица опирается на воздух, а рыба на воду, я же опираюсь на подушку для медитации, на вдох и выдох, на слово, которое прямо сейчас появляется из-под моих пальцев. Место, где я нахожусь прямо сейчас, – это и есть жизнь, реализующая себя через меня. Я – это место, где размещается жизнь. Прямо сейчас и только сейчас.

Пятница

Вся эта хроника – фактически дневник моих утр. Пару дней назад я уже писал, что меня влекут пороги, границы и переходы, что мне важно чувствовать их и населять собой. Именно на границе я чувствую тайну жизни наиболее полно и глубоко. А тайна жизни – это одна из немногих ценностей, собственно, и вдохновляющих меня на то, чтобы продолжать жить. Именно из этого корня тайны жизни прорастают и ветвятся остальные поддерживающие меня смыслы и ценности.

Один из моих мифологических патронов – Гермес. Кроме того, что он вор и пройдоха, он ещё и пограничник. Но не такой пограничник, который стережёт границу – на вышке с пулемётом или, предположим, с собакой, а пограничник-контрабандист – вестник с той стороны. И так как сторон две, то, пересекая границу в любую из них, он всегда приносит известие с другой. При этом он не принадлежит ни тому миру, ни этому, он принадлежит границе.

Я вот тоже давно уже начал это чувствовать. Когда-то в детстве и в ранней молодости я чувствовал себя скорее чужим здесь. И другие люди мне это часто подтверждали, называя меня каким-то странным и не от мира сего. Хотя обижали редко и относились ко мне в целом по-доброму – ну, странный и странный, чего с него взять? Скорее, мне самому было сложно жить со своей странностью, потому что я всё время тосковал по той стороне.

Но с годами, всё чаще и чаще пересекая границу между мирами, я понял, что граница и есть моё место, и мой дом, и главная моя идентичность, и миссия. Я почтальон и контрабандист и чувствую себя на своём месте.

Поэтому-то так ценны мне все места, где я могу особенно остро почувствовать время перехода, – вот хотя бы утро и вечер, эти две сумеречные полосы между таинственным миром снов и не менее таинственным миром грёз о лучшей жизни.