Хроника жизни одного ростка 4

Четвёртая неделя

Понедельник

– Ну какой же ты нелепый, – говорю я ростку, присаживаясь рядом с ним. – Вырос, понимаешь, в самом неподходящем месте – в дощатом полу, прямо в центре террасы! Торчишь тут, как пугало в осеннем огороде, среди дождевых луж. Да, именно что в осеннем – пусто вокруг и зима на носу. А вдруг заморозки?

А росток на меня смотрит и молчит. И я слышу это его молчание и, кажется, понимаю. Понимаю, что никто не выбирает, где ему родиться и в какую пору, понимаю, что каждый хотя бы время от времени чувствует всю нелепость своего существования, чувствует, что и нескладно всё как-то, и не вовремя. И что мир вокруг огромный, а я вот тут, один, посреди него стою и не понимаю зачем. И скоро неведомая сила, которая меня сюда забросила, точно так же внезапно и без всякого на то моего согласия заберёт. А куда? Куда заберёт-то?

И зная, что время моё здесь ограничено, но при этом понятия не имея, сколько же оно продлится, мне как-то нужно решить, как же этим временем распорядиться. Правильно распорядиться. Рачительно! Ну, это как с деньгами: как ты можешь решить, на что их потратить, если не знаешь, сколько их у тебя есть? Недаром же говорят: время – деньги, ох недаром!

Да, всё это так. Но ещё этот росток своим молчанием говорит мне:

– Посмотри на меня. Вот я вырос посреди Вселенной, и разве это не чудо, что в мире, преимущественно состоящем из пустоты, огня и камня, вообще может что-то вырасти? Разве не чудо, что жизнь вообще существует? Да и сами огонь и камень, а также примкнувшие к ним газы и воды… и наконец, всё в себя вмещающее пространство – разве не чудо, что это существует? И разве не чудо, что ты можешь всё это видеть, прикасаться, осознавать? Вот хотя бы меня сейчас ты можешь видеть – это, по-твоему, не чудо? А вокруг вон море, а сверху дождь, а за дождём бесконечность… а мы тут с тобой сидим посреди всего этого и растём – разве это не чудо?

И я, надвигая на голову капюшон, чтобы защититься от усиливающегося дождя, молча отвечаю ростку:

– Хорошо, – говорю, – ты прав, хоть я и знаю, что умру, и при этом не знаю, когда именно, всё же прямо сейчас я могу удивляться. Прямо сейчас я могу интересоваться. И прислушиваться. Прислушиваться к таинственному миру вокруг и не менее таинственному миру внутри. Прислушиваться и слышать, что между ними нет не только границы, но и разницы. Я могу слышать, что стук дождя раздаётся не где-то снаружи, а внутри моего слуха, а ты, росток, и окружающий тебя город, и окружающее город море, и окружающее море небо – все они находятся внутри моего зрения. И тогда не очень понятно, это я тут торчу как одинокое пугало посреди бескрайней Вселенной или это странный мир почему-то вырос внутри моего восприятия?

Мы с тобой, росток, не можем ответить на вопрос “зачем?”, но мы ведь понимаем “как?”.

На этом вместе с восьмым ударом колокола на городской башне я покидаю росток, оставляя его впитывать дождь, а сам спускаюсь в тёплую комнату – у меня ведь сегодня полно дел:

Вторник

Хорошо быть гибким. Ветер, унёсший за ночь дождь, пригибает теперь росток к самой земле, но, когда очередной порыв спадает, росток мой как ни в чём не бывало снова гордо устремляет свою макушку вертикально в небо.

Так и разговаривают эти двое – ветер гнёт своё, а росток, не противореча ему, всё же постоянно доказывает, что не очень-то он и его, ветра. Он, росток, сам свой, а ещё и земли, и неба, и вчерашнего дождя, и сегодняшнего солнца. Ну да, и ветра тоже, но только частично.

Полезно бывает напоминать ветру: “Эй, ветер, я не твой!”. Хорошо быть гибким и принадлежать земле, небу и себе.

Среда

Из чего рождается красота? Или смысл, или доброта… Да многое рождается именно из этого.

Из чего же?

Из отношений, из взаимодействия, из сотрудничества, из сотворчества – из “со”, в общем.

Невозможно ведь быть “добрым вообще”, не бывает доброты в вакууме. Доброта (как и злоба, впрочем) возникает в отношениях, когда есть “я” и “ты” и я могу быть добрым по отношению к тебе, а могу быть злым. Доброта рождается из наших с тобой отношений.

И смысл не висит в вакууме, смысл всегда контекстуален и относителен. Относителен какого-то другого смысла. Или бессмыслицы.

Красота. Она всегда рождается из отношений и сотрудничества. Дальневосточные художники, пишущие в традиции монохромной живописи, хорошо это понимают. Там, в этой традиции, никогда не было идеи, что я вот, мол, творец, а потому натворю сейчас тут чего-нибудь доселе невиданного. Именно я натворю, один, ибо я – творец, висящий в вакууме!

Нет, художник всегда вступает в отношения: с бумагой и её фактурой, с кисточкой и её плотностью, с тушью и её вязкостью. И творчество, и красота рождаются из взаимодействия и со-творчества бумаги, кисти, туши, художника и всех, кто был до него.

А у художника тоже ведь есть своя плотность, вязкость и фактура. Плотность, вязкость и фактура его сиюминутного состояния. Рукой художника движет не только его годами наработанное мастерство, но и его текущее состояние, зависящее от того, хорошо ли он сегодня выспался или нет; голоден он или сыт, а если сыт, то насколько (недосыт, пересыт или сыт в самый раз?); гладил ли он сегодня кота, говорил ли с другом, смотрел ли на горы…?

И вот встречается такой вот художник с бумагой, а она шершавая; он встречается с кистью, а у кисти две щетинки торчат в сторону; он встречается с тушью, а она сегодня густая-прегустая получилась… и из встречи этой разноликой компании рождается совместно творчество – совершенно уникальное творчество, потому что встреча уникальная.

А потом художник смотрит на то, что родилось, и из отношений его взгляда и картины рождается красота.

Сто лет назад поэт Такахама Кёси написал стихотворение:

Все три строчки здесь рассказывают мне о том, кто соучаствовал в этом акте творчества: вещи и руки, взгляд и тени, полдень и осень – они все вместе создали красоту. Теперь, спустя сто лет, я читаю это стихотворение и присоединяюсь к честной компании, ибо переживание красоты прямо сейчас рождается в моём сердце, при соприкосновении глаз с этими тремя строчками.

Сегодня я вышел проведать росток и увидел, что луч солнца отполз от него достаточно далеко. А мне так хотелось застать этот момент их встречи, так хотелось присоединиться к ней.

Тогда я принёс из дома небольшое зеркало, осветил росток солнечным зайчиком и увидел, как рождается тень.

Четверг

Пятница

Нашей жизнью здесь преимущественно управляет ветер – он то открывает нам небо для солнца и тепла, то закрывает его стеной дождя, то сам хозяйничает тут, хлопая ставнями и ломая телевизионные антенны. Несколько зим назад он легко и непринуждённо унёс стол с нашей террасы, после чего мне пришлось сделать стол потяжелее, который можно унести разве что вместе с террасой и крышей.

Сегодня ветер опять треплет мой росток.

На днях независимо друг от друга два человека задали мне один и тот же вопрос: “А может, стоит выпилить росток из пола, пересадить в горшок и перенести в дом?”

Ох уж эта вечная дилемма Человека выбирающего: оставить всё как есть и следовать естественному течению событий или активно вмешаться и начать перекраивать мир по своему разумению?

А я последние девять лет, видите ли, живу на границе между миром природы и окультуренным человеческим миром и смотрю, как они друг с другом борются, играют, ссорятся и примиряются, как они любят друг друга и одновременно страшатся.

Вот город: дома, магазины, рынок, целых десять церквей, часы на башне отбивают время. Каждые пятнадцать минут часы напоминают нам, горожанам: “Вы – культурные существа! Помните об этом, вы уже давным-давно не дикие, вы сами себя одомашнили, а теперь одомашниваете мир”.

Но море-то вот оно, рядом. Море, с его хаосом и вечностью. Абсолютно дикое море.

Каждый день я прихожу на мыс, где заканчивается наш полуостров, где заканчивается человеческая земля и вообще всякая земля, и смотрю в открывающуюся безбрежность. Смотрю, как бьются волны о скалы. И каждый день я не могу не думать о том, что эти волны бились здесь так же десять тысяч лет назад, когда не было тут ещё никого города, никаких церквей, когда часы ещё не отсчитывали человеческого времени. Волны в те незапамятные времена отсчитывали время для рыб и камней, но время это не шло вперёд, как у нас, а оставалось на месте. Каждая волна просто сообщала о сейчас.

Я думаю, каждый живший в СССР навсегда запомнил эту фразу: “В Петропавловске-Камчатском – полночь”. Мне кажется, она была основным заклинанием, с помощью которого партия и правительство каждый день заколдовывало советский народ. Радио в домах никогда не выключалось, и ровно в 15:00 московского времени в каждом доме раздавался отчётливый голос диктора:

Да, полночь в Петропавловске-Камчатском ежедневно приводила советских граждан в состояние благоговейного оцепенения и погружала глубже в летаргический сон позднего застоя. А вот волны, бившиеся о скалы десять тысяч лет назад, сообщали рыбам и камням: “Сейчас здесь сейчас”. И мне, стоящему в своём сейчас на краю земли, они сообщают то же самое. И в этом сейчас, отсчитываемым морскими волнами, нет летаргии, забытья или оцепенения – оно, наоборот, наполнено движением, активностью, жизнью. Жизнью-смерть-жизнью оно наполнено. Но при этом оно не движется вперёд. В “сейчас” нет никакого “вперёд”.

Я люблю стоять на краю. На краю земли и моря, моря и неба, природы и культуры, времени и вечности. А вообще-то не важно, люблю я это делать или не люблю, неважно, как отношусь к этому, ибо стоять на краю для человека естественно так же, как для рыбы естественно жить в море. Никто не спрашивает рыбу, любит ли она море – она просто в нём живёт. Я же живу на краю, и ноги мои всегда опираются на время, а голова устремлена в вечность. Я одновременно слушаю ветер, приходящий с моря, и свою фантазию, приходящую из тишины, не имеющей краёв. И меня не мучает выбор: пересадить росток в горшок или оставить расти и умирать там, где ему довелось расти и умирать. Рыба живёт в воде, волны бьются о скалы, росток вырастает там, куда ветер принёс семя, а я – Человек выбирающий – могу пересадить, а могу не пересаживать. Это моё человеческое свойство, моя человеческая природа – выбирать: сидеть сложа руки или строить этими же руками свой собственный мир. И пока я ещё не решил, что буду делать с ростком. У меня есть время. Чаша моего ожидания ещё не наполнилась стекающими в неё мгновениями осени. В Петропавловске-Камчатском ещё не полночь.

Суббота

С горы Нанос принесло к нам Белую Бурю. Белой, Ясной или Светлой её называют, потому что она очищает воздух и открывает небо, в противоположность другой – Чёрной, или Мрачной, Буре.

Но вне зависимости от того, белый ли этот ветер, чёрный ли, всегда он холоден и порывист, всегда приходит с северо-восточных гор. Итальянцы называют его Бора, хорваты – Бура, словенцы – Буря, а древние греки называли его Бореем.

Вместе с другими своими братьями-ветрами Зефиром, Нотом и Геспером рождается Борей в результате краткой, но страстной любовной встречи Астрея – звёздного неба и Эос – утренней зари.

Так описывает эту встречу поэт Гесиод. И вот крепкодушный, быстролетящий и змееногий разбойник Борей разгуливает теперь по просторам нашего моря, звенит мачтами яхт, пришвартованных в марине, пытается отковырнуть черепицу с крыш (пока безуспешно) и треплет мой росток.

И я, вслед за Рёканом – другим поэтом, жившим совсем в другие времена и в другом краю, могу повторить:

Впрочем, я-то даже и не сажал ничего, росток мой родился именно по воле ветра и всю свою жизнь будет теперь послушен этой же воле.

Воскресенье

Глядя на этот дрожащий на ветру росток, вновь и вновь возникает передо мной вопрос: вот она, моя маленькая частная жизнь, выросшая в огромном, продуваемом ветрами мире, – и что же мне с ней делать?

Прислушиваюсь… слышу только порывы ветра в ответ. Удастся ли мне когда-нибудь понять их?

Но я продолжаю слушать.

Как-то ученик спросил дзэнского учителя:

Вот там и входи… вот там и входи… вот там и входи… – эхом отражаются эти слова в моей голове, наполненной исключительно ветром.

А как я вообще слушаю? Как я слушаю музыку, например? Я просто открываюсь ей и позволяю звучать в пространстве восприятия. Я становлюсь пространством слушания, в котором звучит музыка, я становлюсь прозрачным для музыки, становлюсь уязвимым для неё, позволяя ей вибрировать в моих чувствах. Слушать музыку – это значит вибрировать вместе с ней. Слушать музыку – значит чувствовать музыку.

Имя Бодхисатвы Гуаньинь переводится как “Та, что слушает”. Конечно, она Бодхисаттва сострадания, поэтому чаще её имя переводят как “Та, что слышит плач мира”, но мне кажется, “Та, что слушает” – точнее, потому что вместительнее.

Слушать музыку – это значит чувствовать музыку и уже не отделять себя от неё. Если музыка звучит в моём восприятии, то я и есть музыка. Если этот продуваемый ветрами мир звучит внутри меня, то я и есть этот мир и этот ветер. “Это северный ветер, мы у него в ладонях” – это так, но это только часть правды. Вторая часть состоит в том, что северный ветер звучит в моих ладонях.

Всего вам доброго и, надеюсь, до следующих встреч.
И помните: в каждое мгновение у вас есть выбор – сделайте лучший.
А теперь идите и медитируйте!