Шестая неделя
Понедельник
Итак, росток, следующее предложение из “Гендзё-коана” звучит так:
“Носиться со своим “я”, пытаясь осветить им мириады вещей, – это практика иллюзии. Позволять мириадам вещей проявлять себя – это практика пробуждения”.
Что Догэн здесь имеет в виду, росток?
Мне кажется, он указывает на то, что в большинстве своём вся человеческая мотивация исходит из эго. Мы одержимы собой. Это, в общем-то, естественно, потому что эго, или “я”, – это механизм собирания нашего человеческого бытия в нечто единое. Без чувства неизменного и отдельного “я” мы, как организмы, не могли бы выжить в этой довольно опасной вселенной. Однако это же самое “я” создаёт нам дополнительные страдания, ибо, сконцентрировавшись исключительно на себе, своей сохранности и иллюзорной, я подчёркиваю, иллюзорной неизменности, оно чувствует изолированность и одиночество. “Я” начинает задыхаться в этой герметичной закупоренности в самом себе, а также оно постоянно больно бьётся об реальность, ибо реальность изменчива и непредсказуема, реальность представляет собой живую, непрерывно пульсирующую сеть потоков, а “я”, тем не менее, изо всех сил пытается представить всё как набор отдельных, неизменных вещей, и самое главное, себя-любимое как неизменную и отдельную вещь. Это постоянное несовпадение с реальностью и вызывает боль “я”, которое всем своим существом вопит:
– Я хочу, чтобы всё было так, по-моему!
А реальность ему отвечает:
– Ну и дурак.
Однако Догэн говорит о том, что кроме этого непрерывного вопля существует иная практика, состоящая в разворачивании взгляда “я”, упёртого исключительно в себя, к миру и мириадам вещей: “Позволять мириадам вещей проявлять себя – это практика пробуждения”.
Да, это именно практика. То есть действие, к которому необходимо возвращаться и возвращаться. “Я” не может раз и навсегда научиться не быть сфокусированным на себе, ибо это противно его выживательной природе, однако оно может учиться сейчас, и сейчас, и сейчас… раз за разом отпуская себя на волю. И каждый раз обнаруживая текучесть и связанность всего на свете, включая и себя самоё, “я” может прозревать одновременность существования как этой цельности бытия, так и условной отдельности себя. Чувство отдельности себя, как было сказано выше, – необходимый для выживания механизм, однако мы можем учиться смотреть как бы сквозь него. Тогда “я” не исчезает полностью, но перестаёт быть ригидным и плотным, становясь всё гибче и прозрачнее.
Когда-то в далёком детстве мне повезло прочитать книгу Леонида Соловьёва. Нет, не “Ленин в творчестве народов Востока”, а другую: “Повесть о Ходже Насреддине”. И среди многочисленных добрых и смешных рассказов о жизни великого суфийского юродивого я нашёл такое его описание:
“Он жил в родстве со всем огромным миром вокруг, всегда чувствуя свою с ним нераздельность, как будто бы сознавая, что эфир, из которого состоит всё в мире, – един, и беспрерывно переливается, и никакая частица его не принадлежит никому постоянно: от солнца переходит она ко шмелю, от шмеля – к облаку, от облака – к ветру или воде, от воды – к птице, от птицы – к человеку, с тем чтобы от человека устремиться дальше, в своё вечное круговращение. Вот почему так легко было маленькому Насреддину понимать и шмеля, и ветер, и солнце, и ласточку; он сам был ими всеми понемногу. То великое благо слиянности с миром, которое даётся только мудрецам, да и то лишь под старость, как высший венец их трудов и усилий, – ему, избранному сыну Жизни, было дано от рождения”.
Ну хорошо, Ходже, по версии Леонида Соловьёва, возможно, и было дано от рождения, но мудрецам – лишь под старость, потому что всю свою жизнь они практиковали позволение мириадам вещей проявлять себя.
Я, росток, не мудрец и не супер-стар, я человек всё ещё средних лет, но, глядя на тебя, стараюсь практиковать именно это: “позволение мириадам вещей проявлять себя”. Так что ты уж расти. Расти, росток, а я понемногу буду тобой.
Вторник
И росток, и море, и черепица крыш,
И тайна ночи, и мой всё ещё сонный взгляд
Все мы тянемся своей тишиной
К нашей сияющей в небе подруге.
Вот-вот утро наступит.
Среда
Есть особая прелесть
В этих, бурей измятых,
Сломанных хризантемах.
– Басё
Сегодня ночью к нам пришла Чёрная Бора, принеся с собой ненастье и дождь, а утром, в фейсбуке попалось мне два поста. Первый приглашал на мастер-класс под названием: “Как планировать, если всё непонятно?”, а сразу под ним располагался другой: “Прочёл замечательную фразу-молитву “Господи! Убереги меня от тех, у кого есть ответы”.
В связи с чем, выйдя на террасу под ветер и дождь, для очередной беседы с ростком, я решил продолжить слушать нашёптываемые им комментарии к эссе Догэна “Гэндзё-коан”. Интересно же получить совет, когда ничего непонятно и только ветер с дождём стучатся в утреннюю душу, не успевшую ещё сбросить с себя остатки снов.
– Помнишь, на чём мы остановились в прошлый раз? – просипел росток своим безмолвным голосом прямо мне в голову, минуя уши, в которых в это время свистел голос северного ветра.
– Да, – отвечаю, – вот этим утверждением:
“Носиться со своим “я”, пытаясь осветить им мириады вещей, – это практика заблуждения. Позволять мириадам вещей проявлять себя – это практика пробуждения”.
– Вот именно, – продолжил нашёптывать росток, –всматривайся в мир, глубже всматривайся, и ты увидишь себя. Ты увидишь, что “я” – это всего лишь ещё одно слово, одно из тех многих, который видел ты в мире, пока не всмотрелся в него как следует. Однако, всмотревшись, ты увидишь, что не только ты получаешь опыт мира, но и мир получает опыт тебя.
Вот тебе наверняка ведь кажется, что, глядя на меня, ты сейчас испытываешь опыт восприятия объекта, что это именно ты испытываешь опыт контакта с миром, опыт контакта с этими потрескавшимися досками, опыт контакта с ростком, с дождём, с ветром, с морем. А себя-то ты, уж, конечно, субъектом считаешь: я – то, я – сё, хочу смотрю на росток, хочу не смотрю, могу его в горшок пересадить, а могу ногой раздавить… Признайся, приходили тебе такие мысли?
Можешь, конечно, можешь. Всё ты можешь! Но не приходило ли тебе в голову, что не один ты тут, на террасе, весь из себя такой субъектный? Не приходило ли тебе в голову, что мир вообще не объект твоего опыта? И не закрадывалась ли тебе предательская мысль, что это вообще-то мир переживает опыт тебя, а не наоборот?
Твоими глазами мир смотрит на себя самого, твоими ушами слушает, твоими руками трогает. Но кроме твоих рук у него и других хватает, вот мои хоть возьми, или друга нашего Борея – северного ветра.
За время нашего разговора я уже изрядно продрог, а посему поспешил спуститься в дом. Пусть меня дом теперь переживает, а не этот друг Борей. Хватит ему уже.
Четверг
– А что это вообще такое – пробуждение? – спрашиваю я у ростка.
– Ну что-что? Разве не бывало у тебя такого, что засунул куда-то ключи от двери и не можешь вспомнить, куда именно? Все карманы уже обшарил, и в ящик стола залез, причём три раза, на всякий случай, чтобы уж наверняка; и в дверях посмотрел – не висят ли они там, и за дверью – вдруг завалились. И самое подлое в устройстве этих ключей, что позвонить им нельзя… Ну вот искал-искал, не помнил-не помнил, а потом вспомнил: вот же они, в ящике стола!
Пробуждение Будды примерно такое же: “Аааа, вот ты где, моё заблуждение, наконец-то я тебя обнаружил!”
Однако то, что ты сейчас ключи нашёл, означает ли, что больше их терять не будешь?
А если Будда, пробудившись однажды, думает, что теперь он навсегда Буддой и останется и ключ к пробуждению теперь у него всегда на шее висеть будет, даже и во сне, когда сам он, Будда, спать будет, то это уже не Будда, а тот, кого Догэн называл обычным существом.
Догэн всё свою жизнь, не слишком сдерживаясь в словах, обзывал идиотами тех, кто сидит дзадзэн, чтобы достичь пробуждения. Достичь, а потом уйти на заслуженную буддийскую пенсию. Нет, не для того Догэн дзадзэн сидел, чтобы досидеть его до конца. Есть у пробуждения начало, да нет у пробуждения конца, а потому дзадзэн сидеть надо не для того, чтобы пробуждения достигать, а чтобы пробуждение воплощать – сел и воплотил пробуждение! А в следующее мгновение, когда предыдущее пробуждение закончилось, новое воплотил, ибо не может быть никакого “пробуждения в прошлом”, так же как не может быть и “пробуждения в будущем”.
Люди, пробуждающиеся на пике пробуждения, – это именно такие Мгновенные Будды, а всё более заблуждающиеся блудники и блудницы – это те, которые всё насиживают и насиживают себе часы медитации, чтобы когда-нибудь, уж когда-нибудь обязательно…
Тут налетел порыв ветра и унёс ворчания ростка в море. А я спустился вниз – записать всё, что успел от него услышать.
Пятница
Лёжа в предрассветной мгле и слушая через раскрытое окно мерный шум прибоя, как же не хотелось мне сегодня вылезать из-под одеяла! Тем не менее, долежав так до очередной волны своей пугливой решимости и вскочив на неё, я позволил ей донести меня до умывальника, а потом уж и до чайной доски и медитативной подушки, где пересел с морского прибоя на мерно вздымающиеся волны дыхания…
После медитации встретился поочерёдно с двумя клиентами, обсудив с обоими разные аспекты любви, сексуальности, чувственности и партнёрских отношений. Случайность? Не думаю!
Потом пошёл на рынок и, бредя неспешно по набережной, заметил вдруг под ногами сломанную еловую ветку… Удивился: как, уже? Ведь только начало декабря! Но тут же вспомнил, что на городской площади уже установили ёлку.
А дальше по дороге нагнал меня почтальон Матьяж на своём почтальонском велосипеде и вернул сдачу, которую задолжал мне вчера, когда я оплачивал ему посылку. Теперь, во времена масок, закрывающих пол-лица, особенно значимым становится взгляд. Каждая встреча глазами превращается в событие: вот глаза Матьяжа, вот Петра, Мети, Бранко – продавцов на рынке, вот других, незнакомых мне покупателей, вот взгляды рыбаков, обсуждающих утренний улов… Каждый взгляд словно волна, волна времени, волна существа времени.
Дойдя до мыса Пунта – моего любимого места в городе, где город заканчивается, а камни встречаются с распахнутым морем, я ещё какое-то время понаблюдал за пенящейся игрой их встречи. Кажется, именно из этой пены рождается любовь, которую мы сегодня обсуждали с клиентами.
Только к полудню смог я выбраться к моему ростку. Нижние листья у него уже совсем засохли, в середине – жёлтые, а нежно-зелёная верхушка полна свежести.
Листья – это волны времени, на которых покачивается мой росток. И я вместе с ним, когда смотрю на него.
Волны времени дня, волны времени встречи двух взглядов, волны времени вдоха и выдоха… каждая из них – целая жизнь, каждая – жизнь целого. Росток переживает своё путешествие сквозь море дня так же, как я – своё: оба мы скользим по волнам существа времени, оба мы – существа времени.
Суббота
Снова дождь. Для ростка это, кажется, хорошо, а мне – не очень. Или это только кажется, что не очень?
При взгляде на росток снова и снова внимание моё возвращается к экзистенциальной силе его образа. Случайно выросший из трещины в полу одинокий росток – неизбежно переношу я этот образ на себя и на нас. На нас – людей, на нас – жизнь.
Разве хотел росток вырасти именно здесь, разве выбрал это сам? Нет, неведомая ему сила, играющая его жизнью, легко подхватила семя и посеяло именно здесь – сила ветра, сила судьбы. Однако, когда он уже очутился здесь, ему не остаётся ничего другого, как просто быть, просто расти, хотя неведомые силы и продолжают играть им: дождь, ветер, холод ночи, свет дня… и, собственно, то, что растёт. То, что растёт, оно ведь тоже растёт не по воле ростка. Оно растёт ростком.
Так же и жизнь на этой планете – откуда взялась, каким ветром её занесло сюда, зачем? Однако растёт себе в пространстве, в котором, куда ни кинешь взгляд, везде увидишь только пустоту, голые камни, газ и огненные шары. А она растёт себе, эта жизнь, с неведомой ей самой целью.
А из жизни выросло человечество… И открылись глаза у него, и узнало оно, что наго. И, обложившись фиговыми листочками домов, городов, заводов, пароходов, самолётов, театров, книг, смартфонов, интернетов и инстаграмов, человечество продолжает расти среди камней, газов и огненных шаров с неведомой ему самому целью. Что-то растёт человечеством.
А из человечества вырос я. И у меня тоже открылись глаза, и узнал я, что наг… Ну и расту вот, с неведомой мне целью.
Однако если продолжу я этот ряд одиноко растущих ростков с неведомой им целью и подставлю другие названия, то…
Вот сознание – выросло в пустоте, открыло глаза, обнаружило, что голое, и растёт себе. А вот Вселенная – где она растёт, вообще нельзя сказать, но растёт ведь. Или вот пустота – она-то как здесь оказалась?
После всех этих размышлений росток, нагло торчащий из трещины в мироздании, уже не кажется мне таким уж одиноким, да и моя жизнь тоже, хотя и абсолютно голая, но отнюдь не одинокая – в такой-то компании с человечеством, жизнью, Вселенной, пустотой, сознанием и лучшим другом ростком как можно чувствовать себя одиноким? А то, что голые мы все, ну так что же из этого? Когда голое соприкасается с голым, им обоим обычно бывает приятно.
А дождь, побыв немножко у нас в гостях, вежливо откланялся. Заходи ещё, добрый наш сосед, мы тут все как в бане – голые и смешные.
Воскресенье
Сидеть с дождём
Дышать дождём
Каплями мгновений
Разбиваться об окно
Тук-тук-тук
Вчера, после того как тёплый ветер Юго потеснил собой дождь, я отправился на рынок. Выйдя же на улицу, обнаружил, что ветер не только отогнал от нас дождь, но и подогнал море поближе к городу. Вся набережная уже была им залита, и останавливаться в своём наступлении оно, кажется, совершенно не собиралось.
Но когда море волнуется под тёплым ветром, я радостно волнуюсь вместе с ним, даже если улицы заполнились водой. Стоит остановиться и вглядеться вдаль, как тут же кажется, что море и ветер уже играют не снаружи, а внутри меня. То есть вся эта моя внутренность немедленно становится моей внешностью и наоборот.
А потом, уже возвращаясь с рынка, я взволновался ещё больше, увидев, пожалуй, самую красивую похоронную процессию из всех, что довелось мне видеть в жизни: две яхты под парусами и катер – все белые, окружённые белыми же бурунами, вошли в море, чтобы отдать прах, бывший когда-то человеком, игривому и тёплому ветру Юго. Юго же справедливо разделит его с морем и небом, а совсем небольшую часть отдаст нам с тобой, росток.
А сегодня Юго опять привёл с собой дождь, да ещё и с грозой. Собственно, вся эта шумная компания, внезапно ввалившаяся в город, и разбудила меня в пять утра.
А теперь…
А теперь я сижу перед компьютером и я – теперь (Ятеперь – это, кажется, какое-то фантастическое животное, вроде дракона или единорога, но не надо его путать с нетопырем).
Но теперь я вспоминаю вчера. Вспоминаю вчерашнюю похоронную процессию, и это воспоминание опять ведёт меня к тексту Гэндзё-коана Догэна. Если перескочить на несколько параграфов дальше того места, где мы с тобой остановились, росток, то мы найдём вот что:
“Дрова превращаются в пепел, но пепел не становится опять дровами. Тем не менее не нужно рассматривать дрова как предшествующее, а пепел как последующее. Дрова есть дрова, пепел есть пепел – они воплощают сами себя, и это воплощение включает прошлое и будущее, но одновременно независимо от прошлого и будущего. Так же как дрова не становятся дровами после того, как сгорели, так и умерший человек не может вернуться к жизни. Но в традиции буддийской Дхармы мы никогда не говорим, что жизнь превращается в смерть. Мы называем это “не-становлением”, или “не-рождением”. Таков уж установленный порядок вращения Колеса Дхармы всеми Буддами – не утверждать, что рождение становится смертью, поэтому мы называем это “бессмертием”. Жизнь занимает своё положение во времени, жизнь – это временная ситуация. Смерть также занимает своё положение во времени, смерть – это временная ситуация. Это как зима и весна. Мы не думаем, что зима становится весной, и не говорим, что весна становится летом”.
После написания этих строк наступило во мне глубокое молчание. Что же, давай помолчим.
Всего вам доброго и, надеюсь, до следующих встреч.
И помните: в каждое мгновение у вас есть выбор – сделайте лучший.
А теперь идите и медитируйте!
