Письма к самому себе. О Пути, Дыхании и Времени
Часть первая. Бытие
Скачать все аудиописьма
Телеграм-канал Письма к самому себе
Плелист в YouTube
Плелист в SoundCloud
Слушать аудиокнигу в YouTube:
Слушать аудиокнигу в SoundCloud:
Слушать в PodBean:
Письмо семнадцатое. Мужество быть тишиной
Иисус сказал: Когда вы рождаете это в себе, то, что вы имеете, спасёт вас. Если вы не имеете этого в себе, то, чего вы не имеете в себе, умертвит вас. Если те, которые ведут вас, говорят вам: Смотрите, царствие в небе! — тогда птицы небесные опередят вас. Если они говорят вам, что оно — в море, тогда рыбы опередят вас. Но царствие внутри вас и вне вас. Когда вы познаете себя, тогда вы будете познаны и вы узнаете, что вы — дети Отца живого. Если же вы не познаете себя, тогда вы в бедности и вы — бедность.
— Евангелие от Фомы
Привет!
Продолжаем разговор. Помнишь, лет десять назад мы с тобой читали книгу теолога Пауля Тиллиха «Мужество быть»? В первые месяцы войны я захотел вернуться к ней, и с тех пор время от времени читаю небольшими кусочками. В книге Тиллих говорит о человеческой тревоге, условно выделяя три её вида: биологическую, выражающуюся в первую очередь в страхе перед болезнью, немощью, старостью и смертью; экзистенциальную, проявляющуюся в страхе перед крахом ценностей и обнажающейся вследствие этого краха бездной бессмысленности жизни; и онтологическую, связанную с опытом отчуждения человека от самой основы существования, от переживания Бога, Дао, Природы Будды, то есть такого чувства, где человек мог бы ясно переживать свою непосредственную включённость в священнодействие жизни, ощущать свою тождественность бытию и духу, их безграничному и безвременному самотворению.
Разговаривая с людьми, я слышу, как многие из них сейчас, в пору войны, в концентрированном виде испытывают все три вида тревоги, туго сплетённые в единый узел отчаяния. Война — это убийство живых существ, а значит, животные, биологические страх и тревога тут как тут: тревога за свою безопасность, за безопасность близких, за безопасность мира и человечества в целом. Война — это кризис ценностей, кризис веры в человека и человечество, особенно когда война происходит между народами с тесными историческими, культурными, языковыми, семейными и дружескими связями; война — это предательство всех этих связей, выбивающее из-под ног довоенные экзистенциальные опоры. Но война — это не только потеря доверия человека к человеку, но и потеря доверия человека к Богу. «Как Ты мог такое допустить? — вопиет человек, задрав голову к Небу. — Ты же Отец мой, как Ты мог сделать это со мной? Ты же Мать моя, как Ты могла выбросить меня в этот злой мир? Кто сказал, что Ты исполнен добра? Кто сказал, что Ты только свет и нет в Тебе никакой тьмы? Как Ты мог сотворить такое со мной? Как Ты могла оставить меня? Почему Ты оставил меня?» Уж если даже такой праведник, как Иов, в минуты отчаяния роптал на Бога и вопрошал: «За что Ты это сделал со мной?», то что уж говорить обо всех остальных, далёких от морального совершенства, представителей рода человеческого.
Ты спрашиваешь меня, а что же я? Ропщу ли я на Него, на Того, кто всё это сделал с нами? Нет, не ропщу. Потому что это не Он, а я. И нет между нами никакой разницы.
Ты знаешь. Знаешь из своего опыта, что я всю свою жизнь бродил потерянный в поисках Его. Ты знаешь, потому что это ты бродил. Ты бродил в поисках утраченного дома. Как часто, поднимая голову к звёздному небу, ты испытывал приступы накатывающей тоски, как будто что-то внутри помнило, что именно там, где-то бесконечно далеко… там, а не здесь, находится твой дом. Что-то внутри тебя помнило о нём и тосковало. Тосковало по Нему — Тому, которого здесь нет, нет с тобой, Тому, кто оставил тебя, хотя и был с тобой раньше. У тебя никогда не было той самой онтологической тревоги, о которой пишет Тиллих, но у тебя была онтологическая тоска, ведь ты никогда не сомневался в самом Его существовании, но лишь чувствовал разлуку. Кто-то называет это чувство тоской по трансцендентному, я же называю это тоской по целому. Ты бродил потерянный, но ты искал.
Я помню, как однажды тебе попался текст апокрифического Евангелия от Фомы, который начинается словами:
«Иисус сказал: Пусть тот, кто ищет, не перестаёт искать до тех пор, пока не найдёт, и, когда он найдёт, он будет потрясён, и, если он потрясён, он будет удивлён, и он будет царствовать над всем».
И ты услышал это послание Иисуса. Это было Его послание. Послание Того, с кем ты чувствовал разлуку, по кому ты тосковал. И ты отозвался на послание и пообещал себе не отчаиваться и не переставать искать, пока не найдёшь. И после этого ты много раз отчаивался, и много раз разочаровывался, и опускал руки, ложился на землю и отказывался идти, ты много раз плакал, будто оставленный на шумной улице ребёнок. Однако, полежав, ты всё равно вставал и шёл и не переставал искать. И за это я тебе благодарен. Потому что ты — это я. И когда ты нашёл, ты был изумлён. Когда ты нашёл, ты нашёл меня, ты нашёл Его. И когда ты нашёл, Он нашёл тебя, Он нашёл меня, Он нашёл нас.
Теперь у меня нет той тоски, теперь я знаю, что я и есть Он. Теперь я знаю, что мы никогда не расставались, теперь я знаю, что дом, по которому я так тосковал, находится не там, а здесь. Точнее, «здесь» находится в доме, так же как и «там». «Там» и «здесь» живут в одном доме. В моём доме. Теперь я понимаю, о чём сказал Иисус в Евангелии от Фомы:
«Я — свет, который на всех. Я — всё: всё вышло из меня и всё вернулось ко мне. Разруби дерево, я — там; подними камень, и ты найдёшь меня там».
Это я там, это Он там — в дереве, в камне, в каждом слове, что я пишу сейчас, в каждой букве.
Ты можешь спросить меня: а как насчёт ракеты, разрывающей тела десятков людей, — Он тоже там? ты тоже там?
Это трудный вопрос. Потому что для ответа мне не хватает понимания и мне не хватает слов. Но всё же я отвечу. Отвечу, что да, Он и я там, в этой ракете, разрывающей тела, Он и я в этих разрываемых телах, но одновременно с этим Его нет в ракете, а у меня есть выбор — быть в ракете или в разрываемых телах.
Это парадокс, который невозможно разрешить односторонне, но можно прожить как тайну. Тайну, которую я не могу определить в какую-либо категорию: добра или зла, уродства или красоты, жизни или смерти, — Тайну я ведь вообще никак не могу определить, а могу я лишь только жить с ней и становиться ею. Я сам и есть эта Тайна, и нет между нами никакого зазора. Это бесконечное открывание Тайны в себе, который ничем не отличается от другого, и есть моё онтологическое основание, спасающее меня от всех видов тревоги. Это бесконечное обнаружение, что всё уже есть, всё уже целое, и в этом всём нет ничего другого, что было бы отдельным от меня.
Я снова возвращаюсь к словам своей украинской подруги, о которых упоминал тебе в прошлом письме: «Я не представляла, что ты такой сильный. Спасибо тебе за то, что ты проявился именно так, это поддержало во мне человечность, интерес дальше разворачивать свой мир, держаться за ценное. Спасибо, что не предал себя и показал мне, как не предавать себя!»
Я, в свою очередь, благодарен ей, своей дорогой подруге, которая на протяжении войны поддерживала во мне эту силу и веру в себя… как в Тайну. Веру?.. Нет, вера — это неверное слово, — не веру, но прямое знание, ясное видение, что между мной и нею, что между нами и Ним нет зазора, нет разницы, но одновременно с этим она — это Другая, это кто-то ещё. В этом заключается моя Тайна — в одновременности существования Другого и его несуществования, в этом моя сила и моя верность себе, именно это я не могу и не хочу предавать — свой путь Тайны внутри Тайны. Если я держусь за эту путеводную нить, ничто не может быть страшным, ничто не может быть тревожным. Если я возвращаюсь и возвращаюсь в Тайну, как домой. Сколько бы раз я ни уходил от неё в тревожащие заблуждения одиночества, я никуда не могу уйти от Тайны, потому что и сама тревога, и само заблуждение находятся в том же пространстве Тайны. Так что теперь я уже действительно не могу никуда выйти из Тайны, ибо, кроме неё, просто ничего другого не существует. Она всегда здесь, всегда ждёт с открытыми объятиями — и уже обнимает, прямо сейчас. Что бы я ни испытывал — печаль, уныние, страх, тревогу или ужас, — всё это уже возвращено в одну большую Тайну меня.
На днях я разговаривал с человеком, который учится у меня медитации, и он сказал, что любит перечитывать «Алмазную сутру», потому что именно там он слышит отзвук того переживания, которое улавливает также и непосредственно через практику медитации. Переживание это сообщает ему, что есть в нём, в сознании, нечто неразрушимо устойчивое, твёрдое, как алмаз, одновременно с этим прозрачное и неухватимое, как пространство, непостижимо таинственное, как ночное небо.
Слушая его, я вспоминал тебя. Вспоминал, как ты на первых своих долгих медитативных ретритах впервые начал улавливать это неухватимое, это прозрачное, это неразрушимое, это глубочайшее, это неизмеримое, это неосязаемое основание всего, что есть. Ты начал улавливать его в том месте, что переживал как себя, что называл собой, чувствовал собой. Сначала робко, ещё не веря, что это вообще возможно, но потом всё явственней и всё более опираясь на это переживание. Это основание реальности как таковой, которое ты мог чувствовать собой и в себе, собой и везде, именно оно давало опору, оно освобождало от тревоги, оно спасало от пасти проглатывающего тебя времени. Ведь в этом твёрдом как алмаз, открытом как небо и непостижимом как ночь переживании нет времени. Нет такого измерения реальности, как время. В нём вообще нет никаких измерений, есть только неизмеримое бытие. И оно содержится в каждом мгновении времени. Оно так близко ко мне, что его невозможно различить. Но его невозможно различить лишь как «другое», ибо оно и есть я, сама моя основа.
Помнишь притчу о рыбе, жаждущей напиться воды и не осознающей, что она находится в воде? Однако я чувствую проблему духовного поиска ещё глубже: проблема духовного поиска состоит в том, что это не рыба хочет напиться, а сама вода хочет напиться.
Да, именно в этом состояла основная проблема духовного поиска для тебя более-менее всю твою жизнь — ты искал везде, кроме себя, кроме этой основы. И как тут в который раз не вспомнить слова Будды, сказанные им после пробуждения, после его открытия этой основы:
«Эта Дхарма, которую я постиг, глубока, трудно её увидеть, трудно к ней пробудиться, тиха она и превосходна, не ограничена концептуальным мышлением, очень тонка. Ощутить её может только по-настоящему мудрый. Но люди любят свое место, своё положение: они радуются и упиваются своим местом. И людям, которые любят, радуются и упиваются своим местом, трудно увидеть истинную основу — взаимозависимое возникновение. И так же трудно увидеть им другую основу: успокоение всех наклонностей, отпускание всех оснований, угасание жажды, отпускание желаний, остановку, затухание (нирвану). Если бы я учил этой Дхамме, а другие не понимали бы меня, это было бы утомительно и досадно для меня».
Это было бы утомительно и досадно… Сколько раз ты сам утомлялся и досадовал на своём пути, но не потому, что другие тебя не понимали, а потому что ты сам себя не понимал. Не потому, что другие не чувствовали этой неразрушимой основы взаимозависимого возникновения и остановки в бескрайности, а потому что ты сам её постоянно терял, потому что ты всё время забывал о ней и разуверивался как в её существовании, так и в своём пути. Однако ты продолжал искать до тех пор, пока не нашёл и не был изумлён своей находкой. Изумлён, тем, что искомое тобой ты всегда носил с собой, примерно так же, как в комедиях показывают человека, ищущего очки, надетые ему на нос. Когда человек обнаруживает очки у себя на носу, ему становится легко и смешно, когда рыба обнаруживает воду вокруг, ей становится легко и смешно, когда вода обнаруживает, что она вода, ей становится легко и смешно.
Вчера я разговаривал с подругой по видеосвязи. В какой-то момент мы замолчали и просто смотрели друг другу в глаза, в этих глазах я узнавал себя. И нам было легко. Смешно не было, но оба мы испытывали чувство, что никому не принадлежащее дыхание движется из одной бесконечной пустоты в другую. Это дыхание движется через два человеческих сердца — временные и смертные, а мы одновременно и эти сердца, и это дыхание. Одновременно! И это всё по телефону! Ты представляешь, до чего дошёл прогресс?!
Я помню, как сотни и сотни раз ты испытывал похожие переживания встречи с собой, глядя в глаза других людей. И не только людей, кстати, — в глазах одной хорошо знакомой тебе кошки ты тоже порой узнавал себя, узнавал это никому не принадлежащее дыхание вечности, движущееся туда и сюда. Но это всё случалось в так называемом непосредственном физическом контакте… А тут — по телефону. Да хоть по граммофону!
Недавно разговорились на эту тему в Облачной сангхе, где на наших молчаливых зум-встречах всё большее количество людей чувствует особое качество тишины, пронизывающей всё наше пространство и каждого из нас. Мы все, сидящие в этом молчащем пространстве, слушаем тишину и разговариваем тишиной. Мы встречаемся тишиной, никому не принадлежащей и одновременно принадлежащей всем… И вот решили мы это обсудить — словами, голосом, звуком. Обсудили и пришли к выводу, что не так это важно, где мы и чем мы встречаемся — телами или всего лишь взглядами из окошек зума в своих компьютерах и телефонах, ибо и тела из чего-то сделаны, и глаза из чего-то сделаны, и компьютеры из чего-то сделаны. Все они сделаны из тишины, все они сделаны из сознания. Ибо тишина есть форма, а форма есть тишина. Тишина — это я и ты, тишина — это Он, тишина — это Тайна.
Но если тишина уже здесь, в любых обстоятельствах, если сознание уже здесь и кроме него ничего нет, если Тайна всегда здесь, то почему Пауль Тиллих говорит именно о мужестве быть? Почему нам необходимо это мужество? Потому что мы забываем. Рыба забывает, вода забывает, человек забывает, сердце забывает, я забываю. А значит, мне необходимо мужество памятования. Тиллих говорит, что мужество — это способность преодоления маленькой ценности ради большой, маленькой идентичности ради большой; например, воин преодолевает страх исчезновения своей маленькой человеческой жизни ради той большой ценности, за которую он борется. А что же я? За что я борюсь? Что ценно мне? А мне необходимо преодолевать свою сцепленность с собой отдельным, маленьким, отчуждённым от целого, — ради этого целого.
Именно поэтому-то я и выхожу два раза в день в эфир, чтобы встретиться с людьми, потерянными в этой войне. Именно для того, чтобы мы вместе могли вспомнить, что не одиноки, не отчуждены, не отдельны, что мы — это не независимые друг от друга атомы воды, жаждущие напиться воды, а мы и есть вода, целая и ничем не разделённая. Мы и есть та самая тишина, которая сама собой проявляется в тот момент, когда мы затихаем и начинаем слушать вместе.
В этом для меня состоит парадокс отношений человека и Будды: мне как человеку необходимо мужество памятовать о Будде, который всегда со мной и никуда не может уйти от меня; мне как Будде нужно испытывать сострадание к постоянно забывающему меня человеку и окликать его. Мне как человеку нужно уважать и Будду, и человека.
В сборнике дзэнских коанов «Врата без ворот» составленном Мумоном, есть маленькая история о человеке по имени Зуйген. Каждое утро по пробуждении он взывал к самому себе:
— Учитель!
— Слушаю вас, — отвечал он себе.
— Пробудитесь.
— Да, конечно.
— Не позволяйте никому обманывать себя.
— Да, да, я слышу вас, слышу, учитель.
Этот непрестанный диалог между Буддой и человеком я непрестанно слышу и в себе. Будда окликает меня и говорит: «Пробудись, очнись, протрезвись, не засыпай». Я отвечаю ему: «Да, да, я здесь, я слышу тебя…» — и опять соскальзываю в сон, в опьянение отдельностью себя, но Будда снова толкает меня в бок: «Не спи, не спи…» Так мы с ним и живём — человек и Будда.
Догэн в своём «Гэндзё-коане» сказал об этом так:
«Если все вещи и явления (дхармы — “отдельные феномены”) существуют как Дхарма Будды, то существуют заблуждение и понимание, практика и опыт, обучение и результат, жизнь и смерть, Будды и обычные люди. Когда же мириады вещей и явлений переживаются как не имеющие “я”, то нет ни заблуждения, ни понимания, ни иллюзий, ни пробуждения, ни Будд, ни обычных людей, ни жизни, ни смерти. Дхарма Будды изначально находится за пределами того, чтобы что-то иметь или не иметь, поэтому-то и существуют жизнь и смерть, заблуждение и понимание, обычные люди и Будды. Несмотря на всё это, цветы опадают, даже если мы их очень любим, а сорняки прут себе отовсюду, даже если мы их люто ненавидим. И это всё».
«И это всё, и это всё, и это всё…» — пульсирует в моём сердце. И действительно, это всё, что тут ещё скажешь? Я человек и я Будда. Как человек, я выпалываю сорняки и печалюсь об опадающих лепестках выращенных мною цветов; как человек, я выступаю против агрессора и защищаю тех, на кого напали; как человек, я горюю о погибших, как человек, я боюсь, я тревожусь, я гневаюсь, как человек, я заблуждаюсь и стараюсь избавиться от заблуждения, стараюсь пробудиться. Как человек, я всё время что-то выбираю, стараюсь выбрать верное, выбрать хорошее, доброе. То доброе, что противоположно злому. Как Будда, я уже здесь, у меня всё есть и мне ничего не надо. Не надо ничего выбирать. Как Будда в человеческом теле, я смеюсь, потому что я — целый мир и ничто тут не может меня повредить, ничто не может меня уничтожить, ничто не может меня оставить и забыть; как Будда, я играю, потому что я — Целое Время. Как Будда, я всегда, и везде, и сейчас. Разруби дерево, и ты найдёшь в нём Будду, подними камень, и найдёшь там Будду. И тот, кто найдёт там Будду, он тоже будет Буддой. Но одновременно с этим я человек, и я люблю своё человеческое место, я им дорожу, я именно через него воплощаю Будду, ибо нет у меня другого места, кроме человеческого, и нечем мне воплотить Будду, кроме того, что у меня имеется: мои человеческие руки, человеческие глаза, человеческие уши и человеческое сердце. Поэтому если и имеются у меня какое-то мужество или сила, то они лишь в том, чтобы занять своё человеческое место, через которое мог бы проявляться Будда. Вот затем и выхожу я два раза в день в эфир и сижу вместе с другими мужественными людьми, которым так же важно воплощать собой Будду — одного на всех, единого и неделимого.
Пауль Тиллих указывает в своей книге на два немецких слова, которыми можно обозначить мужество. Одно из них своим корнем уходит к культурно обусловленной гендерной основе, то есть к мужеству, принадлежащему мужчине, в противоположность женственности, которую должна бы проявлять женщина. Точно такое же основание мы слышим и в русском слове «мужество». Такого рода мужество — мужество воина, мужество «мужской работы», проявляемой на ратном поле. Но Тиллих говорит и о другом обозначающем мужество слове немецкого языка, которое происходит от слова «сердце», точно так же как и во французском, где courage («мужество») происходит от coeur — «сердце», и в английском. Вот это мужество сердца, человеческого сердца, способного уместить в себе земное и небесное, материальное и духовное, отдельное и целое, два и одно, именно это мужество человеческого сердца я и ценю. Именно это мужество человеческого сердца способно преодолевать три вида тревоги: за жизнь отдельного существа, за потерю этим существом ценностей и смыслов и за потерю им Бога, Дао или Будды. Человеческое сердце способно вместить в себя все тревоги этого мира и превзойти их, оно способно вместить в себя все вещи этого мира, всё, что существует. И в этом состоит его мужество.
«Изучать Путь Будды — значит изучать себя. Изучать себя — значит забывать себя. Забывать себя — значит быть обнаруженным всем, что существует. Быть обнаруженным всем, что существует, — значит позволить исчезать своему телу-уму, а также телу-уму других существ. Существует след Пробуждения, который невозможно ухватить. Мы бесконечно воплощаем этот неуловимый след Пробуждения».
Это опять Догэн, и, следуя за ним, я бесконечно воплощаю неуловимый след пробуждения. И все, кто приходит каждый день на наши встречи, воплощают этот неуловимый след. И я безмерно благодарен им всем — мужественным Людям-Буддам, сидящим в тишине посреди войны, мужественным Людям-Буддам, ткущим свою бесконечную пряжу тишины. Кажется, в этом и состоит наша работа, — должен же кто-то ткать тишину во время беды.
«Иисус сказал: Когда вы рождаете это в себе, то, что вы имеете, спасёт вас. Если вы не имеете этого в себе, то, чего вы не имеете в себе, умертвит вас. Если те, которые ведут вас, говорят вам: Смотрите, царствие в небе! — тогда птицы небесные опередят вас. Если они говорят вам, что оно — в море, тогда рыбы опередят вас. Но царствие внутри вас и вне вас. Когда вы познаете себя, тогда вы будете познаны и вы узнаете, что вы — дети Отца живого. Если же вы не познаете себя, тогда вы в бедности и вы — бедность».
— Евангелие от Фомы
Скачать все аудиописьма
Телеграм-канал Письма к самому себе
Плелист в YouTube
Плелист в SoundCloud
С начала войны я работаю исключительно за свободные пожертвования, если вы цените проект “Будда в городе” и хотите поддержать мои жизнь и работу, то можете сделать это здесь:
Поддержать Будду в городе
Всего вам доброго и, надеюсь, до следующих встреч.
И помните: в каждое мгновение у вас есть выбор – сделайте лучший.
А теперь идите и медитируйте!
