Шестое вымирание

Пролог. Xenos.

Когда-то не было материков, а был один континент. Он не назывался никак, потому что не было никого, кто мог бы его назвать. Жил он поживал каких-нибудь сто шестьдесят миллионов лет, а потом раскололся. И обломки его тоже потом раскололись. Так возникли современные материки.

Жили они поживали какие-нибудь сто семьдесят пять миллионов лет, каждый сам по себе. Никто в их жизнь нос не совал, заниматься своими делами не мешал. А дело у них было одно: растить собственный райский сад, разводить собственный зоопарк. Далеко разошлись материки по океану и не могли подглядеть, что делают собратья. Каждому приходилось думать своей головой. Все старались кто во что горазд: кто изобретал зверей со шлангом вместо носа или с рогами на носу, кто с сумкой на животе, как у почтальона, кто придумывал птиц размером с дом, а кто и до баобаба додумался. И видны были все их создания только Небу и Солнцу, а те смотрели и улыбались.

А потом — так недавно, что на часах, циферблат которых равен миллиону лет, едва прошло с тех пор десять минут, — один из материков придумал новое создание, новый вид. Вместо сумки на пузе и рога на носу у него были до смешного большие мозги. Они прямо раздували его череп и грозили вылезти наружу, как иголки из головы Страшилы Мудрого. Кроме непомерных мозгов свеженькое творение имело СДВГ и явные склонности к буллингу. Это был наш с тобой вид, дружок, Вид-Который-Придумал-Всему-Названия.

И назвал он Солнце Солнцем, Небо Небом, свою родину — Африкой, древний праконтинент — Пангеей, а СДВГ — шилом в попе. И, обладая шилом немалой длины и остроты как раз в нужном месте, разбежался он во все стороны из Африки с такой скоростью, что Солнце и Небо не успели и глазом моргнуть.

На этом все райские сады и закончились. Потому что если видел человек большого зверя, истреблял он большого зверя. На всякий случай. Если видел небольшого зверя — съедал небольшого зверя и одевался в его шкуру. А если встречал кого на себя похожего, скрещивался с ним, а потом убивал. Встретил неандертальца — скрестился с неандертальцем, убил неандертальца. Встретил денисовца — скрестился с денисовцем, убил денисовца. Встретил коротышку хоббита — … (не представляй это, дружок, не надо).

И расселился человек по всем материкам. И было это повторением истории с Пангеей: сначала все люди жили вместе и были одинаковыми, а потом они разделились и стали разными — стали по-разному танцевать, разное есть, в разное одеваться. Даже выглядеть стали по-разному.

Но не прошло и минуты — с точки зрения Неба и Солнца — как люди придумали колесо и парус, а там и крыло, и сопло Лаваля. И связали люди своим колесами и крыльями материки заново, как веревками, как дорогами. И стали по этим дорогам ходить не только они, но и звери, и птицы, и даже растения. Иногда люди их специально с собой брали, но чаще те без спросу проезжали: семечками на подошвах, безбилетниками в трюме. Это для них было вроде забавы, как для нас с тобой на трамвайной колбасе прокатиться. Самыми борзыми зайцами были крысы. И грибки: кто же их заметит?

На новых материках всем везло по-разному. Одни сразу погибали, другие не только выживали, но и вытесняли местных. На востоке США рос когда-то американский каштан. Он там был как у нас березка: genius loci, самое распространенное дерево, местная детвора про него песенки пела. А потом в США приехал зайцем каштановый грибок из Японии. И нет больше на свете американских каштанов.

А в Панаме жила золотая лягушка, местный символ удачи. Веками жила себе и жила, и никто ее не трогал (она была ядовитая). Добрался до Панамы контрабандой лягушачий грибок — то ли из Африки, то ли из Северной Америки — и нет больше на свете золотых лягушек.

Вот так и вышло, что раньше растения и животные на разных материках были разными, на радость Солнцу и Небу, а теперь стали почти одинаковыми, им на грусть. Материки не приблизились друг к другу, но как будто опять объединились в один континент. Ученые называют это Новой Пангеей.

И с людьми то же произошло. Они опять одно и то же едят, одно и то же носят, одно и то же танцуют. Одну и ту же музыку слушают. И даже выглядеть, говорят, скоро будут одинаково.

Этот текст для несуществующего учебника я придумывала в прошлый четверг, сидя — ни за что не догадаетесь где! нет, не в кальянной и не в гостях у друзей, выращивающих галлюциногенные грибы, — в театре, на балете. На «Xenos»’е Акрама Хана. Зрелище было впечатляющим (это штамп, но он сюда подходит). На сцене прекрасно играли и пели прекрасные музыканты. Многие «кадры» были красивыми, как в кино: светотень, контраст, цвет, символичность — вот это всё. Чтобы антивоенный пафос постановки дошел до самых толстокожих, в динамиках чуть не час оглушительно бухало. Я довольно часто слышу или читаю, что музыка как музыка и танец как танец сегодняшней публике неинтересны, что только возврат к прежним синтетическим-синкретическим формам искусства способен нас, избалованных, зацепить. С этой точки зрения спектакль был на твердую пятерку. Жаль только, что в этом балете было не очень много танца.

Ну как не очень много — наверное, так сказать всё же несправедливо: Хан весь спектакль честно танцевал. Ну или, по крайней мере, двигался по сцене. Но самое сильное впечатление осталось от картинок и буханья.

С картинками интересно. Получается, даже в балете к нам обращаются прежде всего как к «поколению визуалов», как к людям, подсаженным на ролики Ютьюба, спецэффекты в кино и объяснения в комиксах. Не как к существам, имеющим телесный и двигательный опыт и способным из этого опыта откликнуться на увиденное.

И с буханьем интересно. За последние года три это уже третий посещенный мною спектакль (а я редко хожу в театр), в котором в течение экстремально долгого времени раздаются экстремально громкие ритмичные звуки. Вообще-то это опасно для зрителей: прежде всего тем, что такой «прием» может вызывать сбой сердечного ритма — про мигрени и обострение чего-нибудь психического уж не говорю. На «Братьях Карамазовых» во МХАТе мне стало плохо самой. На «Бег» в Вахтангова регулярно вызывают «скорую» (это инсайдерский рассказ, а не мои фантазии). И «Бег» прекрасен, и «Карамазовы» хороши, и «Xenos» неплох — но всё же удивляет, что режиссеры готовы убить зрителя, чтобы донести до него идею «убивать нехорошо». И ведь за такую глупую смерть никто не ответит: наоборот, мощность динамиков приравняют к великой силе искусства.

Отдельный вопрос — что делать с посылом «убивать нехорошо». То есть — кому он, собственно, адресован? «Xenos» — первый спектакль ежегодного фестиваля современного искусства «Территория». Сам фестиваль осенью, но Хан настолько востребованный танцовщик и постановщик, что ближайшее к осени время, в которое он смог приехать в Москву — конец июля. Билеты дороги. Случайных людей в зале нет. Хан — этнический индиец, и он посвятил свой спектакль индийцам, которых англичане отправляли воевать на Первую мировую. Хорошие простые люди ни за что ни про что оказываются втянутыми в жерло войны. На войне людям ужасно. Человек одинок перед лицом жизни и смерти. Он может попытаться что-то изменить, пусть даже и погибнет. — Такие идеи. С неизбежным «Реквиемом» Моцарта в конце. С поисковым прожектором, который, после того как герой обнаружен и застрелен, предсказуемо устремляет свое око в зал. Слушайте, ну я в курсе, что колокол звонит по мне. Уже читатели Джона Донна были в курсе, не говоря о читателях Хемингуэя. Я немножко слышала об истории войн за последние сто лет. Не надо мне объяснять с такой жестокостью (а вынуждать людей долго находиться в помещении с треском и грохотом — прямая жестокость) то, что я и сама хорошо знаю.

Такой спектакль уместно было (убавив громкость) показывать в школах забесплатно. Такой спектакль полезно было бы (прибавив громкость) показывать политикам, банкирам и студентам условных Высших комсомольских школ. Почему он должен быть заставкой фестиваля современного искусства и адресоваться думающей, искушенной (извините) публике, мне непонятно. Ну да я вообще не из понятливых.

Хан включил в спектакль фрагменты индийского танца катхак. Это было мне интереснее всего. Музыкант с барабаном и певец сидели на сцене с самого начала, с момента, когда открыли двери в зал. Тело сразу радостно подключилось к этой музыке, стало незаметно (или, может, заметно, я не знаю) пританцовывать. И действие началось с этого танца. Непривычная пластика и ритм, другие смыслы за движениями — это завораживающе, смотрела бы и смотрела. Немножко мешало, что время от времени раздавался выстрел и танцор падал. А потом вставал — как будто это уже не он, а следующий танцор — и продолжал танец.

Не мог бы Хан просто станцевать индийский танец? Меня бы это больше обрадовало: я бы хотела получше узнать Индию, а выжимки из Ремарка мне неинтересны. — Нет, не мог бы. Потому что он, проживший всю жизнь в Англии, больше не индиец. Так же, как никто из нас не неандерталец, хотя и они тоже наши предки. Так же, как никто из нас не русский, не немец и не поляк. Что бы ни было написано у нас в паспорте. Мы больше не носители национальных культур. Никто из нас не может просто так взять и станцевать настоящий, неадаптированный и неперевранный национальный танец. (Те, кто всё еще могут, не читают фейсбук, и на «большую сцену» их не привозят.) Никто не может отделить и очистить национальное мировоззрение ото всего остального, что у него в голове (и в печенках). Мы все давно уже смеси, что бы ни говорили генетические тесты.

Вот и я так же не смогла рассказать о спектакле, не смешав мысли о нем с мыслями о том, что меня тревожит, — об исчезновении видов. Между прочим, у биологов тоже есть термин «эффект беженцев»: когда леса вырубают (или они сгорают), живность перебирается на соседние участки, и количество видов на этих участках сначала становится больше, а потом — становится меньше. Не все выживают. Если смешать на одной территории слишком много видов, сложность биологической системы уменьшится.

Есть расчеты, касающиеся Новой Пангеи, исходящие как раз из того, сколько видов может совместно существовать на определенной площади. Так вот, если флора и фауна Земли гомогенизируются окончательно, исчезнет две трети млекопитающих и половина птиц.

Национальный танец, смешиваясь с другими, может стать для кого-то интереснее, но он теряет собственную сложность. Танец, смешиваясь с дискотекой, диорамой и диафильмом, может быть занимательнее для современного подростка, но он уничтожает собственных зверей и птиц. Еще совсем недавно танцовщики умели показывать смерть (как и гораздо более тонкие вещи) средствами танца, им не нужен был для этого оглушительный «бах!» (хоть «Умирающего лебедя» вспомните).

Ученые утешают: разнообразие видов когда-нибудь восстановится — когда остановятся торговля и путешествия. Чувство от такого утешения — как если бы наблюдал, как Жизнь и Смерть играют в домино, и увидел, как Смерть жахнула по столу (сбитому из досок во дворе, конечно) костяшкой шесть-шесть и гаркнула: «Рыба!». Рыба, мы там, где мы есть, партию нельзя отмотать назад, три-три — нет игры, начинай читать сначала. (И за прошедшую неделю это чувство только усилилось.)

А что чувствуют по этому поводу Небо и Солнце, я не знаю.

Шестое вымирание №1

Меня очень беспокоит происходящее с природой: с землей, водой, воздухом, птицами и зверями (включая человека). Давно хочу об этом написать, но всё не могу подступиться. Я в этой теме не специалист, а просто рассказывать, как я переживаю, глупо как-то.

Наконец решила написать несколько небольших постов о том, что даже я, неспециалист, понимаю про ситуацию в экологии сейчас. (Несколько — это от силы три-четыре, на большее меня не хватит.) Решила, потому что вижу много реплик такого типа: “Шестое вымирание — это хайп, придуманный корпорациями”, “Апокалиптические прогнозы были во все времена и никогда не сбывались”, “Зеленое» — это просто мода”, “Ага-ага, леса тысячелетиями загорались от молний и ничего, восстанавливались, а теперь вдруг мы все умрем”.

Мне такие реплики говорят не столько о глупости или равнодушии, сколько о неосведомленности, неинформированности. Информации действительно мало, и она разрозненная, и часто она существует только в переводе на журналистский, то есть в искаженном, неправильно понятом, перевранном виде. Кроме того, картина естественной истории сильно изменилась за последние десятилетия, и детям сейчас объясняют в школе — по крайней мере, должны объяснять — такие вещи, с которыми многим людям моего, скажем, поколения, просто негде было встретиться.

Если вы и так в курсе всего — ну извините, пролистывайте мои посты. Если вы биолог и у вас есть, что исправить и прибавить, я буду рада.

Начну с нескольких фактов из истории идей.

Очень долгое время люди не догадывались, что животные и растения способны вымирать. Считалось фактом, что ничто живое не может исчезнуть, и в разные эпохи этот факт был доказательством разного (мудрости божественного замысла, силы природы). Ни в античности, ни в средние века, ни в эпоху Возрождения, ни в эпоху Просвещения исчезновения видов не были частью картин мира — ни философской, ни научной, ни художественной. Мы по-настоящему не отдаем себе отчета, насколько сильно эти картины до сих пор интегрированы в такие инертные системы, как наше мышление и язык. Чего нет в них, того в каком-то смысле по-прежнему нет и для нас.

Эта недогадливость кажется удивительной. С одной стороны, люди уничтожали другие виды, начиная с самого своего возникновения. Современные ученые говорят: золотой век, когда человек якобы жил в гармонии с природой, — на самом деле миф; внезапные, экстренные исчезновения видов по всей земле совпадают с хронологией расселения человека. Но факт остается фактом: в мире без фото и видео тех, кого уничтожили предки, потомки в лучшем случае считали мифическими животными, а в худшем просто забывали. С другой стороны, были откопаны останки разных вымерших животных, включая кости мамонтов и раковины гигантских аммонитов. И каких только фантастических объяснений на их счет ни придумывали, пока на рубеже восемнадцатого и девятнадцатого веков не появился дерзкий Кювье.

Его имя не очень известно, а ведь этот человек, который поменял наши представления о важнейшем параметре мира. До Кювье считалось: мир неизменен. Он продолжает существовать в том виде, в котором его создал Творец. Кювье изучил ископаемые кости и сделал неслыханный, скандальный, сумасшедший вывод: не все животные, жившие раньше, дожили до наших дней. А значит, мир менялся. Он решил, что в исчезновении животных должны были быть повинны какие-то мощные катаклизмы былых времен.

Геолог Лайель был младшим товарищем Кювье. Англичанин ценил работы француза, но его теорию древних катастроф считал неверной. Он пришел к другому выводу: мир не менялся — он меняется. Все процессы, которые происходили раньше, происходят и теперь. Нет никаких вечных гор и существующих от века морей — где сейчас горы, были моря, а где сейчас морское дно, когда-то высились пики.

Три тома только что вышедших «Основ геологии» Лайеля Дарвин взахлеб читал во время плаванья на «Бигле». Он был настолько увлечен и покорен, что позже писал: «Я всегда ощущаю, будто мои книги наполовину вышли из головы Лайеля».

А после Дарвина не было ни одного сколько-нибудь серьезного мыслителя, который бы не взаимодействовал с его теориями.

Так что идея вымирания видов, отсутствуя в нашем долгосрочном историческом бэкграунде, вместе с тем в преломленном, переработанном виде окружает нас теперь со всех сторон.

Шестое вымирание №2

Как я писала в прошлый раз, люди осознали, что некоторые растения и животные исчезают навсегда, всего лет двести назад. И за эти двести лет они сильно продвинулись вперед в понимании этого процесса. Ситуация здесь такая же, как и во многих других науках: чем ближе к сегодняшнему дню, тем с большей скоростью крутилась пластинка на патефоне, сообщающем что-то новое (тем с большей, скажу по-человечески, скоростью менялись представления о том, как было дело).

Сейчас считается, что исчезновение видов в стабильной системе происходит крайне редко. Но периодически случается что-то нарушающее стабильность, и тогда происходят более-менее массовые вымирания (то есть резкое сокращение видового разнообразия), некоторые из которых становятся просто массовыми, безо всякого «более-менее». В период от возникновения многоклеточных организмов (примерно 500 миллионов лет назад) до появления человека было пять мега-вымираний, во время которых исчезало от половины до девяноста процентов всех видов.

Причина у каждого из крупнейших вымираний своя, и объединяет их только одно: все они из серии shit happens. То есть всё это события (или процессы) неожиданные, невычислимые, все они — ситуации, которые Насим Талеб называет «черными лебедями». (Мне кажется, как раз интенсивное изучение и выяснение в последние двадцать пять лет причин массовых вымираний и натолкнуло Талеба на его идеи.)

При этом причины некоторых вымираний непонятны совсем, и ни по одному из них у ученых до сих пор нет стопроцентного единства.

Первое произошло, когда возникли многоклеточные водоросли и первые наземные растения — предки современных мхов. Точно неизвестно, как эти процессы связаны, но, возможно, причинно-следственно: растения вдруг взяли и возникли, и как начнут поглощать углекислый газ! От этого началось сильное похолодание, которое многие не пережили. Это только гипотеза, но если это правда так, то современное уничтожение лесов можно воспринять как очень позднее возмездие: ведь первое массовое вымирание животных было вызвано растениями!

Первое вымирание сопровождалось похолоданием, а третье, самое массовое за всё время, — наоборот, потеплением. Во время него почему-то мощно увеличилось количество углерода в атмосфере, температура в океане стала теплее на десять градусов и всё это, возможно, привело к размножению очень злых бактерий. Как бы то ни было, это был момент, когда многоклеточные организмы чуть было не исчезли совсем: вымерло девять десятых существовавших тогда видов. (Когда я пишу «момент», надо понимать, что это момент с точки зрения палеонтологии — длился он какие-нибудь двести тысяч лет.)

Пятое вымирание самое звонкое, его больше всего любят журналисты. Еще бы: ведь это фильм-катастрофа с участием динозавров! Сейчас считается, что события развивались так. Шестьдесят шесть миллионов лет назад Земля столкнулась с гигантским астероидом, десять километров в диаметре. Он приземлился в районе современной Мексики, и сначала его обломки разлетелись повсюду, создавая облака раскаленного пара, а потом тучи пыли из места столкновения обволокли всю Землю и закрыли Солнце. После этого температура резко упала и наступила многолетняя зима. К тому времени, когда пыль осела, вымерли три четверти видов. Леса исчезли. (Папоротники уцелели.) На суше не осталось животных крупнее кошки. Разнообразие восстановилось (как всегда) через миллионы лет.

Сейчас с этой реконструкцией событий согласна большая часть палеонтологов, но история того, как они пришли к этому согласию, интересна и поучительна. В конце семидесятых годов геолог Уолтер Альварес по причинам, которые я здесь опущу, чтобы мой рассказ не стал совсем бесконечным, решил исследовать образец взятых в Италии пород, относящихся к концу мелового периода (времени исчезновения динозавров и не только), на наличие иридия. Дело в том, что иридий — редкий элемент, и много его только в метеоритах. Понятно, что проверить это Альварес решил неспроста, у него уже была гипотеза. И она подтвердилась! В глине, отправленной на анализ, было поразительно много иридия. Тогда он взял образцы пород того же времени в Дании и Новой Зеландии. Оказалось, что и в них такая же картина. То есть, получается, в конце мелового периода разные части Земли каким-то небанальным способом поконтачили с космосом.

Альварес обнародовал свою теорию массового вымирания, вызванного столкновением Земли с метеоритом, в восьмидесятом году. И конечно, палеонтологи высказались в духе: «Да что он понимает, этот геолог? Это мы тут специалисты». Уже и в десятках мест по всему земному шару взяли пробы на иридий, и место столкновения нашли, и еще разные косвенные подтверждения получили, а «специалисты» всё твердили: «Чушь собачья!». Потому что после Кювье (см. прошлую часть) двести лет считалось, что никакие катастрофы на вымирания влиять не могут и что даже массовые исчезновения видов происходили только в результате каких-то долгоиграющих естественных процессов. (Такова великая сила инерции мышления.)

Зато после Альвареса некоторое время считали, что, наоборот, все крупные вымирания были связаны со столкновениями Земли с разными небесными телами (и на эту тему тоже были свои теории). Но вообще только после того как этот геолог со своими методами пролез в палеонтологию, размышления о причинах вымираний превратились в их изучение методами современной науки. То есть все выводы о причинах вымираний, о которых я рассказала вначале, были сделаны за последние двадцать пять лет.

И примерно (плюс-минус) те же двадцать пять лет назад стало возникать подозрение, что сейчас происходит процесс, подозрительно похожий на массовые вымирания прошлого. Когда компьютеры дали возможность отслеживать статистику (в том числе биологическую) по всему миру, стало очевидно, что численность видов растений и животных за последние пятьдесят лет сократилась катастрофически. В цифрах довольно сильный разнобой, но среднее арифметическое — чуть ли не двадцать пять процентов. Причина вопросов не вызывает: люди.

А что такое мы делаем, что убиваем всё вокруг, я постараюсь, насколько смогу, рассказать в другой раз (спойлер: нет, всё не исчерпывается потеплением и «загрязнением воздуха»).

Шестое вымирание №3

Это третий пост на тему “шестое вымирание”. В предыдущем я писала немножко о разных вымираниях прошлого и об истории их изучения и обещала рассказать, что такого делают люди, что их воздействие на природу можно сравнить не то с геологической, не то с космической катастрофой. Но не в этот раз.
В этот раз я хочу проговорить вот что. Вымирание — это не воплощение мечты зоофоба и антропофила, это не так: «О, ну и пусть передохнут эти мерзкие зверушки (а особенно тараканы, клещи и крысы), главное — люди останутся». У крыс — говорят ученые — шанс выжить в нынешней передряге гораздо, гораздо выше, чем у нас.
И еще вымирание — это не так: едете вы по дороге, и вдруг половина окружающих вас машин исчезла. И вы такой довольный — о, ура, на дороге свободнее стало! Прибавили газу, поехали быстрее. Вымирания — это так: едете вы по дороге, половина окружающих вас машин вдруг исчезла, и непосредственным следствием этого является то, что вас атакует стая жуков размером со среднюю дворняжку, они разбивают стекла в вашей машине и начинают откусывать от вас кусочки, а вы и так уже полудохлый, потому что что-то случилось с воздухом и вы не можете больше им дышать, вы из последних сил бежите к придорожному магазину, но он закрыт, магазинов больше не будет (по крайней мере, несколько миллиардов лет), и электричество тоже закончилось навсегда…

Хэппи энд: вы выжили, прошло полмиллиона лет. Ваша прямая праправнучка едет по пустыне на гигантской улитке, увешанная детьми. На лбу у нее (у праправнучки, а не у улитки) рожки с присосками, сзади ящериный хвост, а в поводу она ведет другую улитку, нагруженную навозом неизвестного пока науке зверя, который и является основной пищей наших потомков.

С хвостом я, кажется, погорячилась, но мысль, думаю, понятна: всё живое так основательно между собой переплетено, а потом прошито и простегано, что просто, без последствий, изъять отдельные куски из системы невозможно. (Даже тараканов и клещей.) Исчезновение частей дестабилизирует всю систему, никому не удастся остаться на своем месте и «просто продолжать ходить на работу».

Если всё будет идти, как идет (и это с учетом раздельного сбора мусора, да), бессмысленно, например, бороться за закрытие зоопарков: через сто лет с большой вероятностью все сколько-нибудь заметные животные смогут существовать только в специальных условиях специальных зоопарков. И фантазировать, как семья переберется в теплые страны и внуки будут плескаться среди коралловых рифов, тоже не стоит: не только потому, что теплые страны имеют шанс стать мучительно жаркими странами, но и потому, что коралловых рифов скоро не останется.

Выжить во время вымирания — крайне сложная и энергозатратная задача, и в начале нового периода стабильности потомки выживших обнаруживают себя не там и не теми, где и кем были их предки в начале процесса. Человека это касается не меньше, чем других.

Шестое вымирание №4

Я обещала рассказать, что такого люди делают с природой, что результат их воздействия сопоставим с крупнейшими катастрофами в истории Земли. На эту тему есть много информации, общеизвестной и менее известной, которая сама по себе ничего не объясняет. Ну, температура повышается, льды тают — и что? Что в этом ужасного? Ну, вылавливают люди больше трети прибрежных рыб — и что? Рыбы-то в море еще много!

Я постараюсь написать о таких вещах, последствия которых может понять каждый (раз уж я сама их поняла).

1. Перемещение и перемешивание видов. Я очень подробно и преувеличенно художественно уже описала этот процесс в посте про Акрама Хана (ссылку поставлю в комментарий), так что здесь напишу вкратце.

Человек, перемещаясь по планете, таскает за собой животных, птиц, растения (хотя бы в виде семян, приставших к одежде), грибки, насекомых, вирусы… В результате неаборигенные (они же инвазивные) виды часто вытесняют местные. Когда человек имел меньше средств суетиться (не мог еще встать в Москве, а спать лечь в Нью-Йорке), процесс шел медленнее, а теперь всё происходит так быстро, что ученые даже не успевают регистрировать изменения.

Хороший пример — Гавайи. Люди там оказались 1500 лет назад, а до этого острова были безлюдными. До человека новые виды возникали там примерно раз в десять тысяч лет. Сейчас — каждый месяц появляется новый инвазивный вид (да, именно так).

Чем это плохо? Продолжу о Гавайях. Люди завезли туда хищную улитку. Не случайно — специально, чтобы она боролась с сельхозвредителями. Но улитке, видимо, плохо объяснили цели иммиграции, так что вместо поедания вредителей она съела 700 видов местных улиток.

То есть от чужаков гибнут эндемики (растения и животные, живущие только в определенных местах). Местное разнообразие при этом может даже повышаться, но глобальное снижается. Происходит гомогенизация мировой флоры и фауны.

А это чем плохо? Продолжу об улитках. У нас на даче второй год ужасающее нашествие улиток. В прошлом году я как-то собрала за полчаса тысячу штук (считала, чтобы отвлечься от неприятного процесса). В этом году улитки начисто сожрали все люпины, кабачки и тыкву. Теперь у нас выживают только растения, которые вызывают у улиток меньше аппетита или растут быстрее, чем съедаются.

Раньше были места (скажем) с улитками и места без улиток. В местах без улиток можно было растить люпины, кабачки и тыкву. Мы идем к тому, что улитки будут везде, а люпины, кабачки и тыква вообще везде исчезнут. Навсегда.

Понятно, что на месте условных улиток может оказаться кто угодно. Я только сегодня прочла, что самое распространенное животное в подземной части Лондона — русская бурая крыса, которая полностью вытеснила местную породу черных крыс. (Почему-то я не чувствую гордости.)

Есть расчеты (я уже приводила их в том же посте про Хана), что в случае полной гомогенизации флоры и фауны исчезнет треть наземных млекопитающих и половина птиц.

2. Люди заняли и трансформировали больше половины суши: распахали, залили асфальтом, посыпали ядами и пронзили волнами, точное воздействие которых им самим неизвестно. На этой территории в формулу естественных законов природной саморегуляции добавлен коэффициент непредсказуемого действия — человек. Ужиться с ним получается не у всех. Тараканы, крысы и клещи пока неплохо справляются. У улиток, как видим, тоже хорошо получается, а у мелких птиц — хуже.

Считается, что меньше четверти суши осталось совсем «дикой». Вроде бы в планетарных масштабах это тоже немало, но тут есть такая засада. Эта часть складывается из площадей, большинство из которых маленькие или очень маленькие. Это те самые «квадратиков» леса, которые так хорошо видны с самолета.

Вот едете вы, скажем, по дороге, и с обеих сторон от вас лес. Не пашня, не поселок — та самая «дикая» земля. Ура? На самом деле, не такое уж ура: небольшой кусок леса, окруженный со всех сторон дорогами и поселениями людей, сильно отличается от куска той же площади внутри так называемого девственного леса.

Во-первых, многим видам нужна территория определенного размера. Если ее урезать, они уйдут или вымрут. Прежде всего это касается крупных млекопитающих. В квадратике леса медведь жить не сможет, ему королевство маловато.

Во-вторых, как бы странно это для нас ни звучало, многие виды животных воспринимают преграды, построенные человеком, как непреодолимые. Не только города или, скажем, электростанции, но и трубопроводы, и дороги, и просеки иногда. Некоторые виды птиц не перелетают не только через шумные автомобильные дороги, но даже через территории, расчищенные для дорог.

Существует зависимость количества видов от площади. Чем меньше площадь, тем меньше на ней видов. Представьте себе большой целый квадрат леса — и такой же квадрат, разделенный дорогами на шестьдесят четыре квадрата поменьше, как шахматная доска. Второй квадрат по площади может быть почти такой же, как первый (за вычетом площади дорог). Но разнообразие видов внутри него будет гораздо ниже, потому что для многих видов территория сократится до размеров маленького квадрата, до одной шестьдесят четвертой. И велика вероятность, что внутри всех этих квадратиков будут выживать и исчезать одни и те же виды.

Эта дробность территории препятствует и одному из главных традиционных средств спасения всего живого — миграции. Мы создаем животным и растениям невыносимые условия и не даем им спастись, окружаем железным занавесом.

По-настоящему больших территорий, не захваченных человеком, осталось с гулькин нос. Сахара там, часть Амазонии. Из близкого нам — часть сибирской и канадской тайги. Вся надежда на Канаду.

3. «Что такого плохого в потеплении? Хорошо же: будем арбузы растить в Московской области. Неужто природа ледниковые периоды перенесла, а сейчас загнется?»

Вообще-то точного ответа никто не знает и исчерпывающего прогноза никто не даст. Но есть несколько соображений.

Во-первых, последние сорок миллионов лет климат в целом двигался в сторону похолодания. Поэтому всё, что сейчас живет, гораздо лучше заточено, чтобы приспособиться к холоду, чем чтобы освоиться в жаре. А насколько на самом деле у каждого вида хватит резервов переносить потепление, этого никто не скажет.

Во-вторых, потепление и повышение концентрации углекислого газа — близнецы-братья, они ходят за ручку. Концентрация углекислого газа сейчас больше, чем в последние восемьсот тысяч, а то и несколько миллионов лет. А к концу века прогнозируют такой СО2, какого не было пятьдесят миллионов лет.

Похожая картина — потепление и резкое повышение концентрации углекислого газа — была во время третьего, самого крупного, вымирания, когда, если вы помните, погибло девяносто процентов многоклеточных видов. (Тогда температура океана повысилась на десять градусов, чтобы вы представляли себе масштаб. Не на пятьдесят, например, нет.) Почему это вымирание произошло, пока точно не известно и так же неизвестен точный сценарий. Вроде бы от одного только потепления не должно было произойти такой беды. Подозревают, что в тепле размножились злокозненные бактерии. Возможно, знание о третьем вымирании говорит нам что-то о возможном развитии ситуации в ближайшее время.

Между воздухом и водой существует постоянный обмен. Повышение углекислого газа в воздухе изменяет кислотность воды в океане. Он закисляется, и это отражается на всём, что в нем живет. Например, разрушаются коралловые рифы. Коралловое покрытие Большого Барьерного рифа за последние тридцать лет уменьшилось на 50%, а в Карибском море исчезли 80% рифов. Рифы, в свою очередь — это дом для сотен видов.

Пример про кораллы был для тех, кто говорит, что не видит вокруг никаких изменений.

Оно конечно, за последние пятьсот миллионов лет кораллы уже несколько раз исчезали, а потом возникали снова, но тут стоит держать в голове, что через каких-нибудь сто миллионов лет от наших умных голов (как и от Нотр-Дам де Пари, Ленинской библиотеки, лагерей для несчастных уйгуров, серверов интернет-гигантов в Люксембурге) останется геологический слой толщиной в папиросную бумагу. Нам бы сосредоточиться на климате ближайших столетий.

4. Скорость изменений.
Это, вообще говоря, главное в сегодняшней ситуации.
Человек начал влиять на всё вокруг сразу, как из Африки вышел. Но тогда природа успевала за ним подтереть и заштопать.

Чем дальше, тем быстрее всё крутилось, и кумулятивный эффект нашей истории дает себя знать сейчас не только в нескончаемом потоке изменений и объеме ежедневно появляющейся информации, но и в том, что природа перестала с нами справляться. То же закисление океана может быть нейтрализовано выветриванием. Но в последнее время он закисляется слишком быстро.

Во время эпохи оледенений колебания «замерзание — оттаивание» повторялись раз двадцать. На ближайшие сто лет прогнозируют изменения температуры, как раз сравнимые с ледниковыми периодами. Но тогда их скорость была по крайней мере в десять раз меньше, чем сейчас.

Я уже написала, что мы создаем барьеры для естественной миграции животных и растений. Но это не единственное препятствие. В тропиках есть разновысотные заповедники (где теплее, там больше биоразнообразие, и измерения нагляднее). Там изучают, как разные виды деревьев из-за потепления поднимаются всё выше и выше в горы. (Прямо как энты или Бирнамский лес. Кстати, Бирнамского леса больше нет. Был — и нету.) Все деревья двигаются с разной скоростью. Средняя скорость — два с половиной метра в год, а самые быстростволые поднимаются в год на тридцать метров! Так вот, только они и успевают за изменением температуры. Тихоходов, со всеми образовавшимися вокруг них экосистемами, ждет печальная судьба. Они не добегут.

Правда, если подумать, ни одна гора не поднимается бесконечно, и когда-нибудь шустрые деревья неизбежно окажутся на вершинах. Куда они денутся дальше? Видимо, туда же, куда и медлительные, — на небеса.

Если вы захотите присоединиться к Облачной сангхе, то милости прошу. Стучите, и я вам открою.

Расписание моих программ на осень 2019 года, можно посмотреть здесь:

XENOS. Akram Khan Company – trailer:

XENOS. Creative Process Documentary:

Всего вам доброго, и надеюсь, до следующих встреч.
И помните: в каждое мгновение у вас есть выбор – сделайте лучший.
А теперь идите и медитируйте!