Письма к самому себе. О Пути, Дыхании и Времени

Часть первая. Бытие

Скачать все аудиописьма

Телеграм-канал Письма к самому себе

Плелист в YouTube

Плелист в SoundCloud

Слушать аудиокнигу в YouTube:

Слушать аудиокнигу в SoundCloud:

Слушать в PodBean:

Письмо тринадцатое. Война Эры Водолея

Блокпосты

Привет!

Последний раз я писал тебе в начале войны, а сейчас уже минуло девять месяцев. Неоднократно за это время начинал я новые письма, однако все они буксовали и застревали где-то на полпути. Так они и лежат пока в черновиках, ожидая моего возвращения к ним. И я не знаю, вернусь ли.

То, что происходит со мной, это не писательский блок, но писательский блокпост – пытаясь писать что-то, я всё время понимаю, что это не то. И это не то, и то… и не знаешь, как же так написать, чтобы вместить в узкую полоску бегущей строки слов весь объём переживаемых мною чувств и состояний. Вот и приходится себя цензурировать, останавливая на каждом перекрёстке мыслей и чувств. Приходится устанавливать блокпосты и проверять у самого себя права на дальнейшее продвижение.

Блокпостами перекрыта сейчас Украина, блокпостами перекрыт весь мир, блокпостами перекрыт и я, как часть существа мира и как существо, внутри которого мир располагается. Я по-прежнему считаю, что нынешняя война – это продолжение эпидемии, не только из-за её очевидно пагубного влияния на голову и сердце одного мелкого диктатора, захватившего большую страну, диктатора, оказавшегося в изоляции, отгородившего себя от мира непомерно длинным столом и совсем уж оторвавшегося от реальности. Нет, диктатор с кучкой своих приближённых – это лишь симптом, нарыв на теле мира, однако сам нарыв – следствие глобального воспалительного процесса. Все блокпосты, начавшие перекрывать кровеносную систему мира в пору эпидемии, теперь, во время войны, множатся с удвоенной силой.

Пожиратель детей

Это воспаление мира, как мне видится, возникло в результате борьбы двух тенденций, столкновения двух времён – прошлого и будущего. Прошлого, страшащегося неизбежно наступающего будущего, всеми силами упирающегося непонятным ему изменениям, желающего сохранить прежнюю, знакомую ему, а потому кажущуюся безопасной форму, и того самого абсолютно неизвестного, странного будущего, настойчиво и безудержно стремящегося к своему воплощению.

Конечно, сам процесс борьбы времён, как в отдельном человеческом сознании, так и в общемировом, сотканном из миллиардов индивидуальных сознаний, совсем не новость для нас – эта борьба двух тенденций к сохранению старых форм и одновременному стремлению жизни непрерывно их разрушать за счёт порождения новых была всегда. Эта борьба и единство противоположностей составляет ткань жизни, разворачивающуюся во времени, ткань жизни самого времени. Кронос (Время), как известно, оскопил своего отца Урана – вечное, безвременное Небо. Время самим своим появлением опровергло и лишило силы Вечность. Однако, родившись, Время тут же испугалось за своё ненадёжное временное существование и принялось проглатывать своих детей – конкретные формы, которое само же и порождало, в которых само и воплощалось.

А что же формы, эти своевольные дети времени? Они неизбежно вырываются наружу и вновь и вновь оскопляют отца, лишая его силы и власти над собой. Именно поэтому периоды относительно понятного мира, относительно устойчивого, стабильного с-формированного Космоса сменяются периодами Хаоса, порождающего новые и новые формы вечного и вечно молодого Космоса. И Зевс вновь и вновь оскопляет Кроноса, выпуская вовне всех своих братьев и сестёр, чтобы спустя какое-то время Кронос-Время снова оскопил Урана-Небо, и снова породил нового Зевса и прочие божественные формы, и всё повторилось вновь.

Я вспоминаю Мишкину смерть. Вспоминаю, как ты переживал её, как пытался отпустить. Мишка был в твоей жизни на протяжении пятнадцати лет. В ней, в твоей жизни, существовала эта конкретная форма Мишки – друга, коллеги, во многом учителя, «отцовской фигуры», как сказали бы психологи. Эта «форма Мишки» занимала в твоей жизни значимое место, ведь отец – это тот, кто покровительствует, поддерживает и одновременно ограничивает сына. Отец хочет помогать ему расти, но не хочет, чтобы сын рос слишком быстр. Он хочет, чтобы сын взрослел, становился на ноги, совершал свои собственные выборы, но оставаясь в пределах его родительского контроля. Отец хочет, чтобы сын рос в понятном ему направлении, чтобы он во многом был продолжением его самого, отец хочет, чтобы сын продлевал именно его, отца, форму, продолжал бы его дело, его традицию, его род, его понимание жизни. Отец хочет, чтобы сын обессмертил его самим своим существованием.

И как же бывает сложно любому реальному отцу или творцу чего-либо выбраться из «архетипа отца», чтобы действительно отпустить своего ребёнка, дать ему жить его собственной жизнью. Это действительно очень трудно, и мало кто способен сделать это с лёгкостью. А оттого вечный миф о препятствующем самостоятельной жизни сына отце повторяется и повторяется – в семьях, в государствах, в творческих проектах, в бизнес-компаниях и даже в отношениях людей с самими собой, когда «старое “я”», застряв в прошлом, никак не может разрешить себе жить по-новому, не может изменить привычную форму.

Помнишь легенду о принце Сиддхартхе Гаутаме из рода Шакьев? Его отец Шуддходана, раджа провинции Капилавасту, хотел, чтобы сын его продолжал именно род Шакьев и именно его дело – дело властителя этой земли. Для поддержания этой единой формы, для успешной её передачи от отца к сыну он сделал максимум возможного: запер сына во дворце, не позволяя ему в принципе соприкасаться с внешним миром, наполненным изменениями, неожиданностями, соблазнами, искушениями, опасностям и возможностями. Возможностями измениться и стать другим.

То есть Шуддходана повёл себя в точности как Кронос: он «проглотил» своего сына, лишив его свободы выбора иной формы жизни, чем той, что вёл отец. Но так же, как Зевс, оскопив Кроноса, лишил его власти, так и Будда, покинув дворец, лишил своего отца власти над собой, над выбором формы своей жизни.

В английском есть хорошее многозначное слово agency, одно из значений которого подразумевает способность к выбору действия и к самому действию, способность проявлять силу своего решения, способность реализовывать свободу воли, воплощать свою свободу. Зевс вернул себе эту свободу, Будда вернул себе эту свободу, ты, вернувшись в родительский дом из армии, вернулся к себе и вернул себе свободу… однако потом тебе нужно было навсегда покинуть также и родительский дом – чтобы вновь вернуться к себе и вернуть себе свободу. Знаешь, сейчас, когда мне уже пятьдесят четыре года, я могу сказать, что возвращение свободы, возвращение agency – это постоянный процесс. Бесконечный и непрерывный процесс освобождения от дукхи охваченности отжившими формами. Эта свобода не только и не столько от внешних обстоятельств, сколько от внутренней заскорузлости, от схваченности определённостью прошлого.

Матрёшки времени

Всматриваясь в свою жизнь, я вижу формы. Формы, словно матрёшки, вложенные в другие формы. Ведь все формы существуют во времени, а со временем у нас сложные отношения. Само время и есть матрёшка. Вот прямо сейчас я сижу за компьютером в определённой позе, прямо сейчас у меня есть форма тела-сознания. Прямо сейчас, когда мои пальцы касаются кнопок компьютера, – одной сейчас, другой… уже сейчас (ведь второе «сейчас» отстоит от первого на целое мгновение), создаются формы меня. Они движутся, будто капли дождя, одна за другой появляясь из непроглядной вечности будущего и тут же улетая в определённость вечности прошлого. Эти формы движутся, будто слёзы, стекающие по щекам, будто капли утренней росы, высыхающей на солнце, будто облака, текущие в небе… Но одновременно с этим есть и другая временная форма меня, эта форма существует около часа, пока я пишу тебе это письмо. Скоро допишу, поставлю точку на сегодня и изменю форму себя – выйду на балкон, разомнусь, сделаю несколько физических упражнений, схожу в магазин, куплю еды, пообедаю… всё это формы, которые я, как тело-сознание, принимаю через воплощение мыслей, чувств, действий. Эти формы, продолжающиеся секунды, минуты и часы, мне не сложно отпускать, переключаясь с одной на другую, становясь то одним собой, то другим. Не сложно быть текучим в течение дня, однако из дней состоят недели, месяцы и годы, из маленьких дел складываются большие. Это маленькое письмо постепенно вырастает в главу большой книги, оно вырастает, словно ветка на дереве.

Ветка нежизнеспособна без дерева, но и дерева не существует без его веток. Вглядываясь во временные периоды, охватывающие года, я узнаю долгосрочные формы себя, к которым у меня больше шансов привязаться, чем к мелким, занимающим минуты, часы и дни, хотя долгосрочные формы именно из них и состоят, как деревья состоят из веток и листьев.

Долгосрочная форма меня – это то, к чему я привык… да, но ведь это иллюзия! Иллюзия, что я могу быть одним и тем же в течение долгого срока. Я же смотрю на свои фотографии: 40, 30, 20, 10 лет назад – разве это один и тот же человек? В этом парадокс нашего, человеческого, самоощущения: с одной стороны, у меня есть переживание своей непрерывности и неизменности, а с другой, у меня есть такое же знание моих изменений во времени как непрерывно текущих, вроде дыхания, ощущений, мыслей, чувств, состояний, так и периодических, случающихся через часы, дни, месяцы и годы. И не просто моих изменений, а изменений меня самого.

Ты же помнишь, с чего началось твоё духовное путешествие? Именно с неумения разместить в себе это противоречие: вот есть я, и у меня нет переживания, что я когда-то начался и когда-нибудь закончусь, у меня нет переживания изменчивости «я». У меня есть переживание, что я просто есть. Это долгое, непрерывное я-я-я-я-я-я-я…. ниоткуда не пришедшее и никуда не уходящее. А с другой стороны, я знаю, точно знаю, что когда-то меня здесь не было, что я родился, а значит, я обязательно умру, исчезну. Меня здесь больше не будет! Я это знаю. Но как это вообще возможно, что место есть, а меня в нём нет? Куда девается место-имение я при моей смерти?

И, конечно, ты в свои десять лет уже замечал изменения себя: вот ты в детском саду, а вот в школе, и ты школьник – другой человек по сравнению с тем, которым ты был в детском саду. Да что там говорить, если и переходы из младшей группы в среднюю, а потом в старшую, из первого класса во второй, а потом в третий… все эти переходы к твоим десяти годам переживались тобой как радикальные смены форм идентичности. Переходя из класса в класс, ты менял не только комплект учебников, но и себя. Сейчас, из своего пятидесятилетнего возраста, я могу уверить тебя десятилетнего, что смен форм себя у тебя ещё будет предостаточно. И я могу сообщить тебе, что встреча с этим парадоксом жизни, выгнавшим тебя в путешествие из твоего «детского сада», твоего «отцовского дворца забвения времени», до сих пор ведёт и направляет меня в моём путешествии. И я непрерывно учусь искусству превращения форм из одной в другую. Форм мира и форм себя.

Я люблю эти вводные строчки трактата Чжуан-цзы, они моментально погружают меня в волшебный мир превращений одних форм в другие, они приглашают меня смотреть на себя, на мир, на жизнь как на непрерывный процесс превращения форм. Я отзываюсь на это приглашение и смотрю. Я отзываюсь и живу. Я отзываюсь и превращаюсь.

Покидая внутренний дворец

И знаешь, что в этом контексте превращения форм, в контексте неизбежного «покидания отцовского дворца», вместе с его контролем, становится самым сложным, когда мы взрослеем и вырастаем? Самое сложное – это покинуть внутренний дворец, к которому ты так привык.

Когда умер Мишка, то умер именно Мишка – твой старший друг, учитель и «архетипический отец», живший рядом с тобой. Именно рядом, а не внутри. Да, тебе было сложно отпустить твои отношения с ним, твою дружбу, тебе было сложно отпустить внутренний образ Мишки (именно поэтому он и снился тебе несколько лет подряд после смерти), однако внешний по отношению к тебе, очень конкретный человек Мишка действительно умер, исчез из твоей реальной жизни. Когда ты покинул родительский дом, ты так же покинул внешний по отношению к себе дом, и принц Сиддхартха покинул внешний дворец внешнего по отношению к себе отца, и Зевс вместе со всеми своими братьями и сёстрами выбрался из раздувшегося брюха внешнего по отношению к ним отца. Уйти, освободиться от власти внешней по отношению к тебе силы может быть чрезвычайно трудно, особенно если эта сила удерживает тебя силой, однако насколько же труднее освободиться от силы, которую ты считаешь собой, ибо куда же ты от себя?!

Как много этих «временных форм» нашей жизни, форм, в которых мы застреваем, считая их собой? Как много их во мне прямо сейчас? И насколько крепко я застреваю в какой-либо из форм? Это вечный вопрос, требующий неотложного ответа. Прямо сейчас.

Временные формы

Знаешь, о чём я сейчас подумал, вглядываясь в словосочетание «временные формы»? Что в нём содержится и ловушка, и ключ, её отпирающий. Будет ли это замком или ключом, зависит лишь от того, куда поставить ударение в слове «временные». «ВременнЫе формы» кажутся чем-то застывшим: вот я – временнАя форма пятидесятичетырёхлетнего человека, со всеми присущими мне атрибутами, со всеми отношениями с миром, с местом жительства и ценностями, привычками, навыками и умениями… Прямо сейчас изнутри переживания опыта этой формы я кажусь себе чем-то неизменным. Я смотрю в своей памяти на тебя десятилетнего, на тебя двадцати-тридцати-сорокалетнего именно из этой своей пятидесятилетней формы. И кажешься ты мне не очень мною. Мне кажется, что я подлинный, я настоящий только и есть этот пятидесятичетырёхлетний человек, а все версии тебя, к которым я сейчас обращаюсь, зыбкие и ненастоящие. Такое ощущение, будто я всегда был этим собой, которым себя чувствую сейчас. И всегда буду…

Однако стоит мне всего лишь поменять ударение в слове, как временнАя форма тут же превращается во врЕменную, и тогда всё становится правильным, всё становится текучим, каким и должно быть. Жизнь становится текучей, какой и должна быть.

Война стариков

А что же война? Я начал письмо с утверждения, что эта конкретная война – война прошлого с будущим. Война отцов со своими детьми, и даже не с детьми – скорее, война дедов с внуками. Не дети-внуки её начали, а именно деды-отцы, пытаясь загнать отпрысков назад в понятный им мир, в понятную им форму. Кронос опять пытается проглотить своих своенравных детей, и именно поэтому война обречена на провал отцов, ибо никогда ещё так не бывало, чтобы отцы побеждали детей. И никогда не будет, пока существует время.

Путин состарился, а ковидная изоляция, похоже, сделала его картину мира, и раньше-то не отличающуюся большим доверием к людям, совсем уж параноидальной. Словно клещ, пророс он своими силовиками в тело России, пророс и заразил её страшной болезнью, несущей в себе паралич воли. Теперь все старики страны за своего вождя! Старики, которым до смерти страшно умирать, страшно терять почву под ногами – своё прошлое, своё советское прошлое, имперское прошлое, мёртвое прошлое, в котором когда-то они чувствовали себя живыми, ибо будущего, которое проглядывает через их детей, они не понимают, а оттого до ужаса его боятся. Им кажется, что это будущее отменяет их прошлое, то самое, где они чувствовали себя живыми, а значит, как им кажется, это будущее отменяет их жизнь. Но действительно ли оно отменяет, или вырастает из него как свежий росток из перегнивших деревьев? Они не видят ростка, не видят органической взаимосвязи старого и нового, а потому пытаются слепить что-то похожее на жизнь из смерти, поэтому та империя, которую они мечтают воссоздать – это некроимперия, и у неё нет никаких шансов на жизнь.

Конечно, не только Путин и не только российские старики такие, они лишь яркие представители общемирового процесса. Я вижу, как мир прошлого, выпучив от страха глаза, вцепился в нарождающееся будущее, которого он не в силах понять, и тянет, тянет, тянет назад. Все эти брекситы, все эти лозунги «Сделаем Америку опять великой!» – опять, опять, опять… – всё это вопли отчаянного желания стариков повернуть время вспять, в прошлое, где «было хорошо». Где им было хорошо. Было ли на самом деле им так уж хорошо тогда? Скорее всего нет. Скорее всего было по-разному, как и сейчас, как и всегда. Однако прошлое – это то, что уже определено, прошлое (как минимум в памяти этих людей) – это то, что они точно знают. Прошлое безопасно, ибо у прошлого вырваны зубы неопределённости, оно уже состоялось. Любые попытки затормозить ход времени и тем более вернуться в прошлое бессмысленны, но сколько же боли они приносят, сколько несчастья, сколько крови и слёз! Воистину, страх убивает. Страх неизвестности убивает и настоящее, и прошлое. И только будущее, несмотря на сопротивление, прорывается сквозь слёзы и кровь и рождается, и рождается, и рождается… Рождается сейчас.

Если подняться над этой битвой прошлого с будущим в современности повыше, воспарить, так сказать, над полем сражения, то становится видно, что бывало это уже всё. Так много раз бывало. Старая эпоха пытается предотвратить приход новой, но безуспешно, всегда безуспешно, и Уран, сожрав сына своего Кроноса, будет им в итоге оскоплён, а Кронос в свою очередь будет так же оскоплён сожранным им сыном Зевсом. Родители, пытающиеся остановить детей, будут лишены ими своей силы. Путин, пытающийся поглотить будущее России, Украины, да и всего мира, будет проклят народами.

Европа много раз переживала эти попытки сожрать новорожденных детей, но всякий раз была она оскоплена ими, а сами дети становились новой Европой. Лет двадцать назад наиболее прозорливые люди говорили, что развитие интернета неизбежно приведёт к глобальным катаклизмам, трагедиям и крови, подобным тем, что случились, например, в эпоху реформации в Европе. 31 октября 1517 года Мартин Лютер прибил к дверям виттенбергской церкви свои «95 тезисов», в которых открыто высказал всё, что думает о злоупотреблениях католической церкви, однако этот акт протеста малоизвестного священника вряд ли мог вызвать общеевропейский пожар длиной в столетие, не случись в то время книгопечатания. Гуттенберг создал свой способ книгопечатания ещё в 1440-х годах, и у него было время на развитие и распространение по Европе до виттенбергских событий. Вот теперь и у нас, кажется, интернет, через боль, кровь и слёзы, радикально перекраивает нашу привычную реальность.

Башня против сети

Мы с тобой никогда не любили эзотерический язык из-за его тенденции описывать словами принципиально неописуемое. Собственно, все эти эзотерические теории из книг, в изобилии разложенных на видных местах, противоречат самой идее эзотерического знания, получение которого возможно лишь путём духовных упражнений и переживания мистического опыта. Мистический же опыт невозможно адекватно описать словами, разве только поэзией.

Однако, если помнишь, была одна эзотерическая идея, которую мы с тобой обсуждали промеж собой и даже распространяли вокруг себя. Хочешь не хочешь, но в начале 90-х ты был частью широкого движения под названием нью-эйдж. А какая была основная ньюэйджевская идея? А такая, что наступает у нас тут на Земле новая эра – Эра Водолея, которая принесёт глобальные изменения на всех уровнях жизни: на уровне устройства всей мировой цивилизации, на уровне структур стран, городов, компаний, любых сообществ, включая и семьи, а также на уровне коммуникации, на уровне человеческих ценностей и общих жизненных ориентиров людей. В общем, изменится вообще всё в человеческой жизни. И что же станет и основным символом этих изменений, и главной новой структурой? Этим станет сеть! Да, основная ньюэйджевская идея состояла в том, что на смену иерархическим системам организации нашей жизни постепенно придут сетевые. И что же мы наблюдаем спустя тридцать лет? Спешу тебе сообщить в твои девяностые, что так всё и происходит – сеть всё больше сплетает нашу жизнь воедино, а иерархические башни шатаются и с грохотом падают.

И знаешь что? Хотя я вижу, с какой болью меняется мир, хотя я вижу, что сеть – это не какой-то идеал, приносящий только плюсы в мою личную и в нашу общественную жизнь, тем не менее я очень и очень рад смещению мира в сторону сетевого взаимодействия от традиционного иерархического уклада. Ты хорошо знаешь, что я всегда был сетевым человеком, во все времена, когда был тобой. Власть и иерархия не влекли меня, а, наоборот, тяготили, если я волею случая оказывался в иерархических структурах либо в подчинении, либо даже в некоей лидерской позиции. Я ценю дружбу, равноправие, солидарность и сотрудничество, а потому сетевые структуры отношений мне гораздо ближе по натуре, чем иерархические. Видимо я всегда был человеком Эпохи Водолея. Мне в принципе не близка соревновательность, когда кто-то должен победить, а другие проиграть. «Нельзя ли сделать так, чтобы все выиграли?» – спрашивал я обычно у жизни, и жизнь часто показывала мне, что да, мол, такие возможности существуют. И сейчас, во время этой ужасной трагедии, которую я переживаю, для меня чрезвычайно важно сохранять сетевые связи между друзьями, оказавшимися по разные стороны фронта воюющих стран. Хотя это и нелегко, скажу тебе честно, это ужасно трудно, это почти невозможно, ибо ниточки дружеских связей испытывают большое напряжение, натягиваются до предела и нередко рвутся. Когда рвутся, я, конечно, испытываю печаль, но далеко не всегда могу что-либо поделать с этим, ибо дружба подразумевает двусторонние усилия.

Все девять лет существования «Будды в городе» я накидывал сеть поверх государственных границ, теперь же башня государственной иерархии пытается уничтожить эти выращенные мной горизонтальные связи. Башня не только убивает и калечит людей, она не только сажает их в тюрьмы и ломает их судьбы, она ещё и отравляет их сознание враждой и ненавистью. И хотя у башни нет шансов на долгосрочное выживание, ибо просто кончилось её время, тем не менее под своими руинами она похоронит множество человеческих судеб. И я не могу не переживать величайшего горя, глядя на происходящее.

Сидя на облачном мосту

Но что я могу? Только ли горевать? Нет, ни к чему это – проводить время своей жизни в печалях, горечи и фрустрации. Вчера вечером я, как обычно, сидел свой дзадзэн. Сижу я не один, а в облачной компании – два раза в день, утром и вечером: открываю зум и жду… и облако сгущается. Мне всегда интересно, кто придёт в этот раз, ибо всякий раз облако собирается в новой конфигурации – словно повернулся калейдоскоп, и стёклышки выстроились в уникальный узор. Завтра утром он опять повернётся, и возникнет следующий узор, а вечером повернётся, и вновь по-другому.

Только одно лицо я вижу непременно на каждой встрече – то, что называю своим. Иногда думаю: «Вот открою сейчас зум, и окажется, что сегодня я не пришёл, что тогда делать буду?» Но пока такого не случалось, не приходилось мне быть свидетелем своего отсутствия. Было несколько раз, что я пропускал встречи, потому что был в дороге или нездоров, но тогда и посмотреть, явился я или нет, тоже было некому.

С первого дня войны я заступил на свой облачный пост… Как же давно это было? Или недавно? Всего-то 270 дней… всего-то, всего-то, всего-то – стучит этот поезд-в-огне колёсами по рельсам смерти и отчаяния… всего-то, всего-то, всего-то – стучит кровь в моих висках… всего-то, всего-то, всего-то… 270 дней я сижу свой дзадзэн в компании облачных друзей.

Калейдоскоп проворачивается и всякий раз показывает мне облако уникальным образом. В нём есть несколько непременных, как я, стёклышек, для которых приходить и сидеть вместе по каким-то причинам оказалось таким же важным делом, как и мне. Остальные же текут и движутся туда и сюда, приходят, уходят, снова приходят, снова уходят… Двери открыты, поэтому никто тут никого не задерживает ни на входе, ни на выходе.

Сам же я чувствую, что, как минимум на время войны, моё место здесь. «Ты хранитель места», – сказали мне из нашего облака.
Тут я, конечно, кстати вспоминаю слова Будды, которые молвил он, как гласит легенда, после пробуждения: «Люди любят своё место». Произнёс он их с горечью, имея в виду не любовь сознательного и ответственного ценностного выбора, а, скорее, бессознательную привязанность, не любовь, а местоимение, имея в виду, что это не человек имеет место, а место – человека. Я – это местоимение, я – это тождественность с чем-то определённым: я человек, я мужчина, пятидесятичетырёхлетний мужчина, я русский, я землянин, я сын, я брат, я друг… Вообще-то их много, этих место-имений, они все существуют одновременно, они перетекают одно в другое, переливаются отблесками многочисленных оттенков стёклышек калейдоскопа… Но люди любят своё место, застревая в чём-то одном, будто их калейдоскоп заржавел, будто его заклинило. Люди любят своё место, забывая о текучести себя, забывая о связанности любого «я» с «мы», но не только с каким-то жёстко определённым, недвижимым «мы», которое всегда против «них», а с «мы» всеобщим, которое буддисты называют «все чувствующие существа». Наиболее близкие мне по взглядам буддисты относят к этим чувствующим и камни, и звёзды, и телефоны, и канализационные трубы – всё это мы, и всё это моё место-имение.

Однако в этом вселенском местоимении всегда есть ситуативное место, где я временно сгущаюсь. Сейчас я вот сгустился на облачном мосту. Занял там свой пост, своё место на время войны. Я думаю, что если ты не находишь своего места на войне, то война непременно определит тебе какое-нибудь место. И я не уверен, что оно мне понравится. Поэтому я уж сам как-нибудь.

С первым же взрывом 24 февраля я понял, что бомба взорвалась в пространстве Города Будды, города, где живу я и ещё несколько тысяч человек. Взрыв разметал город, взрыв отделил украинцев от русских, остальные же заметались и почувствовали себя бесприютно. Потом, со временем, всё это лишь усугублялось, ибо атаки не прекращались, а лишь нарастали. Взрывы гремят каждый день.

Это вполне закономерно – таков естественный поток войны – разрушать довоенные связи, выстраивая новые, военные, в которых «мы» непременно и только против «них». Иначе не спастись. Это всё естественно, поэтому я не осуждаю тех, кто уходит от меня, кто уходит из Города Будды в другие города-крепости. У меня нет осуждения, лишь горечь. А что делать, как ещё переживать трагедию? Переживать как есть.

Однако что же мне теперь – прогибаться под мир, что ли? Прогибаться под войну? Нет уж, если город мой разрушен, то как минимум у меня ещё облачный мост сохранился, на котором я могу стоять (сидеть, если быть точным), а остальные пусть приходят и уходят, на то он и мост, чтобы по нему туда-сюда ходить. Но иногда идущие присаживаются рядом, чтобы передохнуть в своём путешествии. И калейдоскоп поворачивается.

Будда говорил, что его Путь – это Путь против «естественного» потока, потока кармической инерции. Следуя за этим учителем, я свой поток также направляю против основного, ибо не собираюсь прогибаться ни под мир, ни тем более уж под войну.

У меня самого, как ты догадываешься, вообще-то, главная идентичность бродяжья. Всю свою жизнь бреду я по странам, смыслам, увлечениям, группам людей… Я даже взял себе тайное духовное имя – Унсуи, что в переводе с нашего, дзэнского, означает «Тот, кто течёт облаком и водой». Честно говоря, у меня есть глубинная уверенность, что это тайное имя любого чувствующего существа, явные же имена существуют лишь как прикрытия – маски, карнавальные костюмы и прочая мишура. Человеку кажется, что он новогодняя ёлка в бусах, вокруг которой весь мир водит хоровод, а на самом деле он облако и вода. Ну да ладно, я-то с собой определился, я облако на облачном мосту. Как минимум на время войны, а там посмотрим.

Облачная идентичность

Пусть моё облако небольшое, пусть сеть, которую я ежедневно накидываю поверх границ стран и народов, тонка и эфемерна, тем не менее делать это важно для меня, и мне нет необходимости оправдывать эту ценность рационально – я просто чувствую, что это важно лично для меня, и делаю это. А иначе зачем вообще жить, если не делать того, что чувствуешь ценным?

На недавнем онлайн-тренинге с Сашей Гиршоном мы предложили посмотреть на человеческую идентичность с двух позиций: “я” – это то, что принадлежит чему-то (какому-то смысловому пространству), и то, что влияет на это, создаёт пространство. Сеть дружбы и поддержки, раскинувшаяся поверх государств, стран и народов, поверх иерархических башен, крепостей силы, твердынь власти – это то, чему я сейчас принадлежу, и то, что создаю, выходя каждый день в интернет, чтобы встретиться там со своей облачной сангхой. Именно в этой небесной сети я чувствую себя дома, именно здесь живёт моя небесная семья, каждый член которой проживает свою краткосрочную, словно вдох, земную судьбу. Хорошо, что мы можем легко касаться друг друга своими облачными пальцами, хорошо, что небо может нас обнять. Безграничное небо, обнимающее любые земные границы. Здесь мой дом, здесь моя родина, эта сеть и есть я. Именно будучи сетью, принадлежа ей и создавая её, я могу преодолевать все блокпосты, которые перекрывают мир с начала эпидемии и, в общем-то, с начала времён. Недаром буддийский взгляд на мир оказался таким близким мне, ведь одним из ярких символов этого учения является сеть.

Новогодняя сеть Индры

В небесной обители Бога Индры висит чудесная сеть, созданная по заказу Индры одним искусным мастером. Сеть эта простирается во всех направлениях, и никто не ведает, заканчивается ли она где-то. В каждом узелке сети подвешено по новогоднему ёлочному шару, и поскольку сама сеть, по всей видимости, бесконечна, то и количество этих шаров не поддаётся счёту. И если кто-нибудь захочет посмотреть на один из шаров, то в его зеркальной поверхности непременно обнаружит отражение всех остальных шаров в сети. Да-да, тех самых, которым нет счёта. Но ведь штука в том, что если в каждом шаре отражаются все остальные, то в нём отражаются и отражения, содержащиеся в тех шарах, и отражения отражений, и отражения их отражений…

Способен ли хоть кто-нибудь обнять эту множественность своим сознанием? Что-то я сомневаюсь даже насчёт возможностей Великого Бога Индры. Однако никто не мешает нам всматриваться в эти отражения. Вот нас с тобой в детстве буквально завораживал трельяж, когда становишься в серединке и всматриваешься в убегающие в бесконечность отражения самого себя. И хотя сейчас в моём жилище нет трельяжа, я по-прежнему люблю всматриваться в бесконечные отражения всего во всём, теряя и находя в них себя.

Скачать все аудиописьма

Телеграм-канал Письма к самому себе

Плелист в YouTube

Плелист в SoundCloud

Всего вам доброго и, надеюсь, до следующих встреч.
И помните: в каждое мгновение у вас есть выбор – сделайте лучший.
А теперь идите и медитируйте!