Относись к другим

Литературный коллаж №4

Человек без страны

“Относись к другим так же, как ты хотел бы, чтобы они относились к тебе”. Многие люди приписывают это высказывание Иисусу, потому что оно весьма в духе того, что Христос проповедовал. Однако на самом деле это сказал Конфуций — китайский философ — аж за пять сотен лет до рождения величайшего и самого человечного из всех людей человека по имени Иисус Христос.

Китайцы также подарили миру — посредством Марко Поло — макаронные изделия и формулу пороха. Китайцы были такими тупыми, что сами использовали порох только для фейерверков. Впрочем, в те времена все были тупыми — настолько тупыми, что живущие в одном полушарии даже не подозревали, что существует еще и другое.

Определенно, мы прошли большой путь с тех пор. Иногда мне кажется, что лучше бы мы этого не делали. Я не испытываю добрых чувств по отношению к водородным бомбам и шоу Джерри Спрингера.

Но вернемся к людям вроде Конфуция, Иисуса и моего сына Марка, врача по специальности, каждый из которых по-своему объяснил, как вести себя более человечно в надежде на то, что в этом мире станет чуть меньше боли.

Особую симпатию среди этих чудаков я испытываю к Юджину Дебсу из Тер-ре-Хот, что в моем родном штате Индиана.

Вот вам информация к размышлению.

Юджин Дебс ушел из жизни в 1926 году, когда мне самому не было еще и четырех. Он пять раз баллотировался в президенты от Социалистической партии и в 1912 году набрал 900 000 голосов, что составляло почти шесть процентов от общего числа избирателей. Можете себе представить?

Во время предвыборной кампании он произнес следующие слова:

Неужели, вставая каждый день с кровати ни свет ни заря, вам не хочется сказать: “До тех пор пока существует низший класс, я — его представитель. До тех пор пока не перевелись преступники, я — один из них. До тех пор пока хотя бы одна душа томится за решеткой, я не чувствую себя свободным”?

А как насчет так называемых заповедей блаженства в Нагорной проповеди Христа?

И так далее.

Несколько отличается от положений республиканской платформы, не правда ли? От того, что говорят нам Джордж У. Буш, Дик Чейни или Дональд Рамсфилд. Согласитесь.

Почему-то те, кто громче всех кричит о том, что они — христиане, ударяя себя при этом кулаком в грудь, никогда не вспоминают о заповедях блаженства, зато частенько, со слезами па глазах, требуют, чтобы текст всем известных десяти заповедей был развешен во всех общественных зданиях. Как мы помним, принадлежат эти высказывания Моисею, а не Христу.

Знаете, я еще ни разу не слышал, чтобы кто-то из этих правоверных требовал, чтобы Нагорная проповедь или хотя бы заповеди блаженства были хоть где-нибудь развешаны.

А теперь перекур!

-Курт Воннегут (Человек без страны)

Шантарам

После ванной и роскошного ужина из гороховой похлебки, риса и лепешек домашнего приготовления мы с Прабакером наблюдали, как его родители и сестры распаковывают привезенные нами подарки.

Затем мы выпили чая, и я в течение двух часов отвечал на вопросы о себе, о моем доме и семье.

Я старался говорить по возможности правдиво, но, понятно, кое-что пришлось опустить, включая тот факт, что я не рассчитывал увидеть когда-либо свой дом и семью снова. Наконец, Прабакер объявил, что у него больше нет сил переводить и что мне надо дать отдых тоже.

Во дворе рядом с домом для меня была установлена кровать, изготовленная из кокосовой пальмы и покрытая матрасом из волокон того же дерева.

Прабакер сказал, что это кровать его отца и что потребуется не меньше двух дней, чтобы сделать для него такую, которая удовлетворит его. А до тех пор Кишан будет спать на полу рядом с постелью своего сына.

Я попытался протестовать, однако мои протесты были пресечены их мягкими, но настойчивыми уговорами. Так что мне пришлось лечь в постель бедного крестьянина, и мой первый день в индийской деревне закончился, как и начался, уступками.

Прабакер сказал, что, по мнению его семьи и соседей, я буду чувствовать себя одиноко в чужом месте вдали от своих близких, и потому они все будут сидеть рядом со мной в темноте, пока я не усну. Ведь люди в моей родной деревне, добавил он, наверняка поступили бы так же, если бы он сам оказался там и скучал по своему дому, разве нет?

Так что все они – Прабакер, его родные и соседи – заняли возле меня круговую оборону в теплой темноте, пахнувшей корицей.

Я думал, что не смогу уснуть, находясь в центре всеобщего внимания, но уже через несколько минут стал уплывать куда-то вдаль на волнах их приглушенных голосов, на мягких и ритмичных волнах, сливавшихся с бездонным морем ярких шепчущих о чем-то звезд.

Я уже совсем засыпал, когда вдруг почувствовал чью-то руку у себя на плече.

Это отец Прабакера по доброте душевной решил успокоить меня и усыпить.

Я немедленно и полностью проснулся и погрузился в воспоминания и размышления о моей дочери, о родителях и о брате, о совершенных мною преступлениях и о любви, которую я предал и навсегда потерял.

Наверное, это странно и даже невозможно понять, но вплоть до этого момента я, по существу, не сознавал всей непоправимости того, что я совершил, и безвозвратности той жизни, которую я потерял.

Когда я участвовал в вооруженных ограблениях, все мои мысли, чувства и действия были окутаны героиновым туманом, и даже воспоминания о том времени вязнут в нем. Впоследствии, во время суда и трех лет заключения, наркотический дурман развеялся, и я должен был бы, кажется, осознать, что означали мои преступления и мое наказание для меня, для моих близких и для тех, кого я грабил с оружием в руках.

Но нет, я ни о чем не мог думать, кроме самого наказания.

Даже после побега из тюрьмы, когда я прятался и спасался от преследования, – даже тогда у меня не было полного, окончательного, всеобъемлющего понимания всех действий, событий и их последствий, которые положили начало новой печальной истории моей жизни.

И только там, в ту первую ночь в глухой индийской деревушке, где я плыл на волнах тихого бормотания голосов, видя над собой сияние звезд, только тогда, когда грубая мозолистая крестьянская рука успокаивающе коснулась моего плеча, я наконец полностью осознал, что я сделал и кем я стал, и почувствовал боль, страх и горечь оттого, что я так глупо, так непростительно исковеркал свою жизнь.

Мое сердце разрывалось от стыда и от горя. И я вдруг увидел, как много во мне невыплаканных слез и как мало любви. И я понял, как я одинок.

Я не мог, не умел ответить на этот дружеский жест. Моя культура преподала мне уроки неправильного поведения слишком хорошо. Поэтому я лежал не шевелясь, не зная, что мне делать.

Но душа не является продуктом культуры. Душа не имеет национальности. Она не различается ни по цвету, ни по акценту, ни по образу жизни. Она вечна и едина. И когда наступает момент истины и печали, душу нельзя успокоить.

Лежа под глядевшими на меня звездами, я стиснул зубы. Я закрыл глаза и отдался во власть сна. Одна из причин, почему мы так жаждем любви и так отчаянно ищем ее, заключается в том, что любовь – единственное лекарство от одиночества, от чувства стыда и печали. Но некоторые чувства так глубоко запрятаны в сердце, что только в полном одиночестве ты и можешь их обнаружить.

Некоторые открывающиеся тебе истины о тебе самом настолько болезненны, что лишь испытывая чувство стыда ты можешь жить с ними. А некоторые вещи настолько печальны, что только твоя душа может оплакать их.

-Грегори Дэвид Робертс (Шантарам)

Даниэль Деронда

– Что бы ты делал, если бы чувствовал себя так же, как я – ничтожным и убогим, думал бы, что всегда неправ, и боялся будущего?

Казалось, что она спешит использовать эту возможность – выговориться из сердца.

– Из этого состояния нельзя выйти, делая что-то одно, – необходимо делать сразу многое, – произнёс Деронда решительно.

-Что? – спросила Гвендолин, вскинув бровь и упёршись в него взглядом.

Он ответил ей таким же прямым взглядом, который она восприняла как тяжёлый. Однако он считал, что сейчас не время быть слишком нежным, боясь выразить твёрдое и ясное мнение.

– Я имею в виду, что существует множество идей и привычек, которые могут помочь нам справляться с неизбежным в жизни страданием. Многие люди используют их.

Она снова повернулась к окну и с нетерпением бросила:

– Тогда ты должен сказать мне, что думать и что делать, иначе почему ты не позволяешь мне делать того, что хочу я? Если бы я пошла играть, то могла бы снова выиграть и уж больше ни о чём другом не заботилась бы. Но ты не позволяешь мне этого делать. Почему бы мне не поступить так, как я хочу, и ни о чём не думать? Другие люди так делают постоянно.

В словах бедной Гвендолин царил полный беспорядок. Ясно было только одно – она была раздражена.

– Я не верю, что ты сможешь быть беспечной и ни о чём не думать, – сказал Деронда с глубокой уверенностью в голосе. – Возможно, низость и жестокость действительно помогают некоторым людям избежать боли, но какая от этого польза тем, кто просто не в состоянии быть подлыми и жестокими?

Идиоты избегают боли; но ты не можешь быть идиоткой. Кто-то причиняет вред другим без всякого сожаления, но что делать тому, кто чувствует раскаяние?

Я не верю, что ты могла бы вести губительную жизнь, а любая безрассудная и безответственная жизнь губительна и тлетворна.

Распалившийся Деронда произносил сейчас вслух мысли, которые обычно возникали у него в моменты глубоких и болезненных размышлений наедине с собой.

– Тогда скажи мне, что же я могу сделать лучшего, – настойчиво повторила Гвендолин.

– Да много всего. Взгляни на другие жизни, кроме своей собственной. Посмотри на беды других и на то, как они возникают. Постарайся заботиться о чём-то в этом огромном мире, помимо удовлетворения своих небольших эгоистичных желаний.

Старайся проявлять лучшее в своих мыслях и действиях – что-то не касающееся исключительно происшествий, выпавших на твою долю.

На несколько мгновений Гвендолин как будто онемела. Затем, снова приподняв одну бровь, она медленно произнесла:

– Ты считаешь меня невежественной эгоисткой?

Он встретил её пристальный взгляд и затем твёрдо ответил:

– Ты больше не будешь невежественной эгоисткой.

Она не отвернулась и не отвела взгляда, но лицо её преобразилось – на нём отразилось то самое тонкое изменение нервов и мышц, которое иногда придаёт детское выражение даже пожилым людям – это было прекращение бесконечного самоутверждения.

– Должен ли я отвести тебя обратно? – спросил Деронда, поворачиваясь и снова учтиво предлагая ей руку.

И в тот момент, когда Гвендолин молча приняла её, они попали в поле зрения Верховного судьи, неспешно проплывающего поблизости.

– Я готова идти, – обратилась к нему Гвендолин. – Мистер Деронда, прошу извиниться за нас перед Леди Мэллингер.

– Разумеется, – ответил Деронда.

-Джордж Элиот (Даниэль Деронда)

Орландо

Едва это произошло, Орландо испустила глубокий вздох облегчения, зажгла сигарету и молча дымила несколько секунд.

Потом позвала – неуверенно, как бы сомневаясь, что тот, кто ей нужен, окажется здесь: “Орландо?”

Ведь если в нашем мозгу тикает одновременно (по грубым подсчетам) семьдесят шесть разных времен, то сколько людей – даже подумать страшно – умещается и уживается одновременно, или не одновременно, в нашем мозгу? Иные утверждают, что две тысячи пятьдесят два. Так что нет абсолютно ничего удивительного, если человек, оставшись один, говорит: “Орландо?” (если это его имя), притом имея в виду – приди, ради Христа, мне сейчас до смерти надоело это именно мое “я”. Хочу другое. Откуда и поразительные перемены, которые мы наблюдаем в наших друзьях.

Однако не все, конечно, так-то уж просто, потому что, хотя каждый может позвать, предположим, как сейчас вот Орландо (выехавшая за город и пожелавшая, вероятно, увидеть на своем месте другое какое-то “я”), “Орландо?” – отсюда еще вовсе не следует, что эта Орландо явилась. Ведь у наших “я”, нагроможденных одно на другое, как тарелки в руках у буфетчика, есть где-то свои дела, свои склонности, собственные свои конституции и права, или как там вы их назовете (а у многих таких вещей вообще никакого названия нет), и одно является только во время дождя, другое только в комнате с зелеными шторами, третье только в отсутствие миссис Джонс, четвертое – если ему посулить стаканчик винца, и так далее и тому подобное; каждый, основываясь на собственном опыте, может продолжить список условий, которые ставят ему его разные “я”, и многие из них так нелепы и смехотворны, что их даже совестно вставить в книжку.

Итак, Орландо на повороте к сараю позвала: “Орландо?” – вопросительным тоном и стала ждать.

Орландо не явилась.

-Вирджиния Вулф (Орландо)

Иллюстрации к посту – кадры из фильма Салли Поттер Орландо.

Всего вам доброго, и надеюсь, до следующих встреч.
И помните: в каждое мгновение у вас есть выбор – сделайте лучший.
А теперь идите и медитируйте!